Питер Селларс: Это будет нечто такое, чего вы никогда не видели — я сам никогда прежде такого не видел

Великий американский режиссёр прибыл в Пермь, чтобы поставить оперу великого английского композитора XVII века Генри Пёрселла «Королева индейцев». Это будет второй совместный проект Селларса с Теодором Курентзисом после оперного диптиха «Иоланта/Персефона» Чайковского и Стравинского, который был представлен в Мадриде в 2012 году. В центре сюжета оперы — судьба вымышленной принцессы одного из индейских народов Центральной Америки, в душе которой борются любовь к завоевателю и верность своему народу.

 — Как вы восприняли идею поехать поработать вглубь России, в какую-то никому не известную Пермь?

 — О Перми знают все! Все говорят о ней как о некоем культурном феномене. Мы, конечно, знаем большие театры в Москве и Санкт-Петербурге, но все говорят о Перми как о некоей альтернативе им. Здесь иная атмосфера, иной дух, другая энергия.

Мне это знакомо: я американец, а в Америке тоже есть большие проекты в Нью-Йорке, но в них нет духа инновации. Новое рождается в небольших городах, там, где масштабы событий и явлений соразмерны человеку, где по-прежнему существует человеческое общение. И это не вопрос политики, не вопрос заинтересованности властей, это проистекает из другого жизненного уклада.

 — Каковы ваши впечатления от Перми?

 — Эта история началась, когда в прошлом году я познакомился с Теодором Курентзисом ради совместной работы над постановкой «Иоланты» Чайковского и «Персефоны» Стравинского в Мадриде. Для меня это стало глубоким потрясением: я никогда в жизни не работал ни с кем, похожим на Теодора. Он абсолютно уникален! Это по-настоящему вдохновенный художник.

И тут оказывается, что он знает «Королеву индейцев» Пёрселла. А я этой оперой буквально одержим! Уже 20 лет! Я мечтал создать новую версию этой оперы, потому что в том виде, в котором она существовала до сих пор, её ставить невозможно. И тут посреди репетиции «Иоланты» Теодор спрашивает: «А вы знаете «Королеву индейцев»?

 — Прямо посреди «Иоланты»?

 — Да! Конечно, я знал «Королеву индейцев». И он говорит: «А поехали ставить «Королеву индейцев» в Пермь!»

У меня есть друзья  — специалисты по русской культуре, и все они сказали в один голос: «О! Пермь! Это нечто совершенно особенное». Все тут же вспоминали, что в этом городе знаменитая балетная труппа. Всё это меня очень воодушевило, и я приехал.

Всю неделю, что я нахожусь в этом городе, меня не покидает ощущение, что он... слегка поношенный. Но в самом хорошем, человеческом смысле! У этого города  — приятная текстура, которая адаптирована к человеку, которую приятно трогать и ощущать. Он очень, очень человечный. В нём, может быть, нет шедевров архитектуры, но есть особая мягкость, которая рождает очень личные, очень нежные чувства. Здесь неуместен пафос, какие-то официальные речи, громкие заявления... Всё очень сдержанно, соразмерно человеку. И мне это безумно нравится.

Но, увы! Мне пока не удалось отойти от театра более чем на пять кварталов.

 — Но вы ведь были в нашей художественной галерее...

 — О да! Я провёл немало времени наедине с Христом в темнице. Это был для меня непередаваемый духовный опыт, и вы увидите результат в нашей постановке.

 — Для пермской публики это будет ещё тот сюрприз...

 — Для меня и для Теодора это тоже сюрприз. Мы создаём нечто, полное сюрпризов. Мы никогда ничего подобного не делали  — никто ничего подобного не делал. Да и сама опера  — сплошной сюрприз.

Вы ведь знаете, в Британии в XVII веке театр был запрещён на несколько десятилетий, во времена Кромвеля все театры были закрыты. Даже церковная музыка была под запретом  — времена были предельно пуританские. Генри Пёрселл был подростком, когда стал свидетелем возрождения церковной музыки. И когда театр вернулся после десятилетий запрета, он взорвался дикой энергией, которая копилась под гнётом. Британский театр того времени  — это экстремальное зрелище, это дикая смесь визуального искусства, танца, поэзии, музыки. Но, в отличие от авангарда ХХ века, это не просто смесь разных жанров, как в каком-нибудь супе: в британском театре XVII века все ингредиенты подаются отдельно. Эти спектакли дают попробовать всего по чуть-чуть, но каждый ингредиент  — в чистом виде. Это салат, а не суп — вы можете попробовать каждый кусочек отдельно, а вместе они дают очень яркий, очень контрастный вкус.

Сотрудничество всех артистов и художников, вовлечённых в такой проект, создаёт особое напряжение. Хотя, конечно, все слушаются дирижёра, потому что музыка  — это главное. Именно музыка  — проводник, который приводит эту историю к нам из иного мира. Нам понадобится богатое воображение и умение быть свободным: ведь речь в этой опере идёт об ином мире.

Америка была для европейцев новым миром, полным неизвестного, а неизвестное заполнялось воображением. Так что сам материал  — очень радикальный. Здесь без сюрпризов никак.

 — Уже известно, что вы изменили и либретто, и даже музыку... Почему и как?

 — Пёрселл умер во время написания «Королевы индейцев» и не успел её закончить. Есть всего лишь около часа музыки, написанной Генри Пёрселлом. После его смерти его брат Дэниел пытался дописать оперу, но — увы — он был не столь талантливым композитором. К тому же в качестве либретто Пёрселл использовал текст, который он, конечно, адаптировал, но текст сам по себе очень несовершенен, и Пёрсел всех его недостатков не исправил. Неудивительно, что он умер в разгар работы над таким проектом  — ведь он ставил перед собой порой недостижимые цели. Если посмотреть на «Королеву индейцев» с этой точки зрения, то это что-то вроде «Реквиема» Моцарта.

Ту «Королеву индейцев», которая сейчас существует, поставить невозможно, потому что в ней нет смысла. Пёрселл написал несколько прекрасных сцен, но огромное количество сцен написано уже не им. До этого Пёрселл написал «Короля Артура» и «Королеву фей»  — очень сложные произведения, и «Королева индейцев» стремилась быть такой же, но это движение было прервано смертью композитора. Поэтому я захотел создать произведение, которое было бы написано полностью Генри Пёрселлом и могло бы стать его «лебединой песней».

Я включил в оперу хоровую музыку из начального периода творчества Пёрселла. Теодор сказал, что у него работает очень хороший хор, и мы решили, что в опере должно быть больше хоровой музыки, а у Пёрселла она потрясающая, она рождает сильнейшие эмоции. Получилось, что в нашей опере хоры, написанные Пёрселлом-юношей, находятся рядом с последней музыкой, написанной им в жизни. Так что в нашей «Королеве индейцев» — вся жизнь Пёрселла.

Он написал также три сотни песен для театра, но они никогда не исполнялись в театральном контексте, потому что пьесы, для которых они были написаны, практически не ставятся. Я спас несколько таких песен, я вернул их в театр. Многие из них весьма популярны в концертном исполнении, но Пёрселл писал их не для концертов, а для те­атра. Они должны быть частью сюжета, частью представления. Я взял несколько самых знаменитых песен Пёрселла, вернул их в театральный контекст, и эти песни стали звучать абсолютно иначе. Например, Music for a While («Музыка ненадолго»)  — прекрасная, прекрасная мелодия! Наши певцы её обожают и постоянно напевают. У нас она будет звучать среди змей, которые падают, падают, падают с деревьев. Когда певцы это узнали, они сказали: «Что? Змеи?!» Но дело в том, что изначально Пёрселл написал эту песню не для концертного исполнения, а для спектакля «Эдип-Царь», а я поместил её в лес в стране индейцев майя, где змеи падают с деревьев. И музыка в этом контексте получила смысл.

Что касается либретто, то для него мы взяли книгу, написанную в 1980-х годах женщиной из Никарагуа Росарио Агилар. Вы помните? Мы все были в те годы солидарны с народом Никарагуа! Мы следили за событиями в этой стране, читали сообщения, смотрели новости по телевизору... Когда я в 1985 году прочитал книгу Росарио Агилар The Lost Chronicles of Terra Firma, я почувствовал, что это одна из лучших книг, которую мне довелось читать. Она заставила меня в то время задуматься о «Королеве индейцев».

 — То есть ещё в 1980-е годы, когда вы впервые прочитали книгу Росарио Агилар, вы задумались о «Королеве индейцев»? Вам повезло: есть возможность воплотить давнюю мечту!

 — Вот именно! Весь этот проект  — сплошная «сбыча мечт»!

Наш спектакль сосредоточен на женских судьбах. Обычно истории про конкисту связаны с армиями, лошадьми, пушками, Монтесумой и Кортесом. У нас ничего этого не будет.

Росарио Агилар проделала огромную исследовательскую работу, предполагая, что должны где-то существовать тексты о том времени, написанные женщинами. Она их не нашла и тогда написала такой текст сама! Её героиня  — жена первого вице-короля Мексики, которая пытается привить европейскую кухню в Новом Свете. Ведь именно это должны делать женщины. Вы готовите еду — и вдруг вы понимаете, что вы уже не воюете, а разговариваете, потому что вам нужно вместе заниматься приготовлением. Так что именно женщины создавали новую культуру, пока мужчины разрушали, убивали и сжигали.

 — Мы увидим на сцене индейцев в перьях и шкурах?

 — Но ведь сейчас для нас Центральная Америка  — вовсе не экзотика. Это часть нашего привычного мира. Мы знаем, что там идут войны наркокартелей и выращивается кукуруза, и идут ожесточённые споры о генетически модифицированной кукурузе. Мы следим за событиями в мексиканском штате Чиапас, где обосновались сапатисты. Мы сочувствуем им, волнуемся за них, поддерживаем их стремление добиться независимости индейцев, сохранить их образ жизни, их ритуалы.

 — Значит ли это, что спектакль станет частью мировой политической повестки?

 — Нет, это значит, что спектакль будет современным. Шекспир был в XVII веке частью современного театра, и Пёрселл был частью современного те­атра. Это был театр о современности.

Шекспир, помещая действие своих пьес в Древний Рим или старинную Данию, всё равно говорил о современных ему проблемах. Полиция в его спектаклях появлялась в полицейской форме, даже если пьеса была «Юлий Цезарь». Никто не одевался, как римляне, все артисты были в современных костюмах. Театр тогда был театром настоящего времени. Вы помните, в «Юлии Цезаре» Шекспира герои всё время спрашивают: «Который сейчас час?», и даже «Сколько на часах?» а ведь Шекспир знал, что в Древнем Риме не было часов.

 — Ваш подход напоминает фильм братьев Тавиани «Цезарь должен умереть»...

 — О да! Да, да, да! Но гораздо больше хочется обратиться к другому фильму. Я всегда любил «Сатирикон» Феллини. Вы знаете, Феллини лежал в больнице и читал древнеримскую литературу, в том числе «Сатирикон» Петрония. Этот роман сохранился лишь в виде фрагментов, но Феллини был от него в таком восторге, что придумал все недостающие части сам и снял фильм. Феллини понял, что археология и научная фантастика  — это примерно одно и то же: в обоих случаях вы берёте то немногое, что вам известно, и придумываете недостающее. В прошлое или в будущее вы обращаетесь  — вы делаете одно и то же! Вот тут три камня, и мы должны по ним представить себе, как выглядел храм. Прошлое  — это всегда лишь фрагменты, и мы должны составить из них целое.

 — Если, как вы говорите, во времена Пёрселла театр был комбинацией танца, музыки, визуальных искусств, значит ли это, что ваш спектакль будет таким же? Вот, например, танец...

 — Будет очень много танца! Мы работаем с молодым хореографом из Нью-Йорка, который является настоящей культовой фигурой. На его представления очень трудно попасть: они проходят не в театрах, а в самых неожиданных местах  — в чьих-то лофтах, например, а адреса передаются от человека к человеку, афиш нет... Зовут его Кристофер Уильямс. Я с ним работаю впервые, но он влюблён в музыку барокко, и он уже работал с танцевальной лексикой индейцев майя.

Современная американская хореография основана на твёрдой опоре на землю всей ступнёй. Майя тоже всегда очень твёрдо ступали на землю, использовали её как опору для танца. Земля  — центр хореографии майя и центр хореографии в нашем спектакле. Танцовщики прибыли из Нью-Йорка, но мы планируем отрепетировать танцы и с пермскими артистами, потому что здесь великолепная балетная труппа.

 — Будут ли в спектакле драматические фрагменты?

 — Да, у нас есть драматическая актриса, которая приехала из Калифорнии, по национальности она пуэрториканка. Она — что-то вроде моста между нашими мирами, потому что в моей части света и в вашей части света есть глубокие традиции шаманизма. Мы все  — наследники шаманизма! И она  — носитель этих традиций. У нас будет настоящая шаманская церемония: мы будем задавать вопросы духам, и духи будут отвечать.

Это очень важно, потому что для меня «Королева индейцев» посвящена духовным проблемам. Индейцам майя сказали, что они должны забыть своих богов и стать христианами, поклоняться единому Богу. Но вы не можете забыть своих богов! Как же может быть всего один Бог, если все боги разные? Это проблема!

В нашей опере речь идёт о духовном поиске. Майя велели уничтожить образы их богов и стать католиками, принять спасение от Бога милосердия. Но то, как испанцы несли это спасение, этот образ Бога милосердия  — убивая тысячи людей, сжигая деревни... Как можно обращаться к Богу, молиться Деве Марии после того, как ты убивал детей? Для меня это духовный кризис обеих сторон  — и майя, и испанцев.

Всё это содержится в музыке Пёрселла, потому что эта музыка  — о глубоком духовном кризисе. Как и Бах, Пёрселл  — композитор глубокого сомнения. Он задаёт вопросы, ищет ответы. Он не предлагает ответы, он спрашивает, ищет, вглядывается в глубины, ещё глубже... Это кризис веры, о котором говорится и в книге Росарио Агилар. И, между прочим, в английском театре XVII века почти в каждой пьесе речь шла о язычниках, их ритуалах и их богах. Пёрселл написал множество ритуальной музыки  — потрясающей музыки для языческих ритуалов. Благодаря этой музыке у нас воскреснут боги майя.

 — Как вам работается с Теодором Курентзисом? Скажем, вам как режиссёру хочется видеть в какой-то роли определённую актрису, а Теодору как музыкальному руководителю нравится голос другой актрисы... Как вы договариваетесь?

 — Прежде всего, я должен сказать, что у нас с Теодором очень специфические взаимоотношения. Он выходит на сцену и учит актёров актёрскому мастерству. Я в жизни не встречал дирижёра, который так поступал! Он смотрит на мои репетиции, понимает, чего я добиваюсь, сам выходит к актёрам и... исправляет их ошибки.

 — Вы весьма великодушны, раз позволяете ему вмешиваться в режиссёрскую работу...

 — Но я же делаю то же самое! Вмешиваюсь в музыкальные репетиции и говорю: «Это фрагмент должен звучать иначе...» И он прислушивается, понимает, задумывается и соглашается  — или высказывает другую идею.

Я помешан на музыке, он помешан на театре. Так что мы — в постоянном диалоге. Всегда! Мы предлагаем что-то, обсуждаем что-то: «Вот так было бы лучше».  — «Нет, давай попробуем это...» И так далее.

Теодор ни на чём не зацикливается и ничего не боится. Он бесстрашен и всегда готов пробовать что-то новое, при этом заходить достаточно далеко. Он не боится экстрима. Мы пробуем, пробуем и пробуем. Он никогда не говорит: «Будет так, потому что я так сказал». Никогда! Он всегда пробует. Ищет, вдумывается и спрашивает: «Так правильно?» Мне это нравится. Наше взаимодействие  — это не поединок воль, не столкновение двух эго, потому что оба мы более заинтересованы в материале, чем в реализации собственных амбиций. Теодор уникален. Работа с ним вдохновляет.

 — Что вы хотели бы пожелать пермской публике перед премьерой? К чему нам готовиться?

 — Меня предупреждали, что народ здесь серьёзный, и публика всегда очень внимательно смотрит и слушает. Я к этому готов. Я дам вам много пищи для глаз и ушей. Это будет нечто такое, чего вы никогда не видели  — я сам никогда прежде такого не видел.

Мы воссоздаём один из самых удивительных моментов в истории мирового театра  — английский театр XVII века. Но в то же время мы говорим о наших собственных жизнях, о нашем времени, мы создаём нечто авангардное для сегодняшнего театра.

История конкисты не завершена! Сегодня люди по всему миру терпят утраты, и решение, принятое в Лондоне или Чикаго, может обречь на гибель тысячи людей на другой стороне Земного шара. Мы живём во времена экономических катастроф. В современном мире рабства больше, чем когда бы то ни было в человеческой истории. Люди в наши дни в таком отчаянии, что вынуждены продавать себя, своих детей. Мы живём во времена человеческого отчаяния, и глобализация делает его ещё более глубоким. Так что захватничество, начавшееся во времена «Королевы индейцев», продолжается и сегодня.

Я хочу сказать пермской публике: это будет волшебно, странно и прекрасно. И абсолютно неожиданно! Вы услышите потрясающую музыку, одно из величайших музыкальных произведений в мире... А ведь вы даже и не знали о его существовании!