Павел РАХШМИР: ЕСЛИ ИНСТИТУТ ВЫБОРОВ ПОГИБНЕТ, БУДЕТ ГОРАЗДО ХУЖЕ

Говорят, заведующий кафедрой новой и новейшей истории Пермского госуниверситета, профессор Павел Рахшмир зря читает сложный курс истории политических учений первокурсникам. Доводы при этом приводятся разные - и про «книгу и фигу», и про «свиней и бисер». Не верьте. Взгляды таких людей, как он, потом зачастую служат для многих неким критерием, мерой вещей. Интересы этого ученого становятся интересами его студентов, а его слова - обоснованием их действий.

На прошлой неделе Павел Рахшмир отметил свое 70-летие. Это и некий рубеж, позволяющий ему обозревать очень многие явления, и статус, придающий его суждениям особый вес.

- Павел Юхимович, ощущается ли разница между тем временем, когда вы начинали заниматься наукой, и днем сегодняшним? Не ограниченному идеологическими рамками студенту легче приступать к научному поиску?

- В свое время для нас существовал определенный психологический климат. Ограничительные соображения, которые сейчас многим покажутся диковатыми, воспринимались как совершенно нормальные. Поощрялись темы, связанные с рабочим или революционным движением. Я занялся фашизмом. Нельзя сказать, что эта тема была табуирована, но смысл отношения к ней хорошо выражается словами Александра Галича: «Тема какая-то склизкая, не марксистская, ох, не марксистская».

Когда пишешь о фашизме, сразу возникают параллели с советским режимом, тем более что тогда уже стало известно о ГУЛАГе. В цензуре это называлось «неконтролируемым подтекстом». Не могу сказать, что к этому подтексту я как-то особенно стремился, так как я был настроен достаточно конформистски и писал в общей струе, но интерес к теме был чрезвычайно велик. Я помню, на мою книгу о происхождении фашизма было подано свыше 200 тыс. заявок. Но ее выпустили 42-тысячным тиражом, предварительно «промариновав» два-три года. Потом я почувствовал, что мне это уже неинтересно, и занялся темой более респектабельной - консерватизмом. Так что тематику я всегда находил сам и привык заниматься тем, что мне действительно было интересно.

Нельзя сказать однозначно, было ли труднее начинать. Конечно, сейчас в науке наблюдается состояние большей раскованности. Но наряду с той зажатостью сама по себе научная деятельность была более престижной. Это был магистральный путь для умных людей и та сфера, где можно было состояться. Сегодня благодаря конъюнктуре способная молодежь идет на рынок (говорю об этом без оттенка презрения), идет в сферу предпринимательства, и для науки это становится довольно тяжелым ударом. Так что картина всегда была противоречивой.

- Как вы оцениваете сегодняшнее положение отечественных гуманитарных наук? Есть ли новые идеи или сплошь копируется Запад?

- Не берусь описывать это положение широкими мазками, но где-то копирование, конечно, есть. В науках вроде социологии и политологии, которые долгое время находились «под спудом», ученым до сих пор приходится переводить западные тексты, наверстывать упущенное. Это может стать опасным, но ведь изобретать велосипед заново смешно. Во всяком случае, в этом плане у нас подвижки есть. Сформировалось российское политологическое сообщество, которому присущи самобытные черты. Идет интенсивный международный и внутрироссийский интеллектуальный взаимообмен.

В отечественной истории был большой всплеск, когда открылся доступ к архивам. Но была и оборотная сторона. Я ни в коем случае не хочу ставить под сомнение свободу слова и мысли, но когда информационная плотина рухнула, образовался поток, в котором оказалось много мути. Тем не менее нужно помнить слова Алексиса де Токвиля, который говорил примерно так: если вы хотите наслаждаться свободой слова, вы должны научиться терпеть связанные с нею неудобства.

Сейчас самый результативный путь в науке - это гранты. Но грантовая система слишком формализована и нацелена не столько на поиск, сколько на оформление того, что есть. Кроме того, рыночный подход требует, чтобы отдача была сразу. Между тем процесс научного поиска, как известно, далеко не всегда поддается жесткому планированию.

Я бы не сказал, что гуманитарные науки находятся в упадке, но и подъема особенного здесь тоже нет. Наука должна быть престижной, а к образованию нельзя подходить как к сфере услуг.

- А ведь именно это и подразумевает широко обсуждаемая сейчас реформа образования.

- Мне кажется, она добьет высшую школу. Нельзя сжать в три года то, что люди изучают пять лет. Достоверно известно, что к третьему курсу публика только начинает «просыпаться». Не думаю, что и работодатели будут в восторге, принимая на работу людей с дипломами бакалавров, по сути дела, сотрудников с неоконченным высшим образованием. Магистратура станет уделом очень немногих. В итоге получается усеченное высшее образование.

Система советского образования - как раз не то, с чем бы следовало бороться.

- Как вы вообще смотрите на политическую сферу сегодня?

- Эта тема бесконечная и уже изрядно поднадоевшая. Скажу одно: почвы для особого оптимизма нет.

Любая власть существует, в частности, для того, чтобы ее критиковали. Почти ни один ее шаг не может быть благом для всех.

Что же касается нашей пермской власти, то в дни моего юбилея мне хочется поблагодарить обе ее ветви - исполнительную и законодательную - за теплое, доброе отношение, за высокую оценку моей педагогической и научной работы.

- Тем не менее, есть ли у вас ощущение, что происходит постепенный рост заинтересованности в политике? Может, это как раз проявилось в зимних выступлениях граждан против реформы льготной системы?

- Я не считаю их политическими выступлениями. Это - «проблема желудка», проблема чисто экономического характера. Более того, это проблема решаемая - было бы желание.

- А оно есть?

- Не очень ощущается. Действительно, создается впечатление, что это экономия за счет сирых и убогих. Наш министр финансов и его коллеги видят перед собой вместо людей колонки цифр.

Экономическая политика в любом случае политика социальная. Надо находить баланс между собственно экономическими и социальными проблемами. Но у нас само слово «социалка» до сих пор несет в себе уничижительный оттенок, а самая главная беда - бездушное отношение к людям.

- Но, похоже, крики о том, что государство губит людей, не способствуют нахождению компромисса между властью и обществом:

- Но кричат-то правильно. Такая «давиловка» со стороны государства не просто сужает базу власти, она ее подрывает. Сейчас, когда баррель нефти стоит в пять раз дороже, чем при Гайдаре, надо пользоваться моментом и создавать социальную «жировую прослойку».

Жалкие подачки бюджетникам и пенсионерам на фоне «светской» жизни верхов углубляют пропасть между так называемой «элитой» и массой. «Средний класс», составляющий в цивилизованных странах большинство, у нас слишком слаб.

Мне кажется, что у людей нарастает апатия. Возможно, в среде молодежи появляются ростки нового, я не имею в виду, конечно, заказных «Наших». Трудно сказать, комфортно ли себя чувствуют молодые люди. Но даже по сравнению с бывшими социалистическими странами наша молодежь гораздо более аполитична. Это становится понятным, стоит проанализировать наследие прошлого и практику проведения так называемых выборов с предсказуемым результатом.

- Значит ли это, что от них нужно отказываться?

- Совсем наоборот, процедура должна сохраняться. При всех негативных моментах институт выборов имеет и неоспоримые преимущества. Пусть в реальной жизни далеко не каждый гражданин может реально претендовать на избрание, но каждый должен иметь возможность участвовать в политической жизни. Самая же реальная форма участия - выборы. Нужно не отменять их, а обеспечивать их максимальную прозрачность. Но даже самые худые выборы лучше их отмены. Если институт выборов погибнет, дела будут обстоять гораздо хуже.

Для назначения губернаторов можно найти какие-то правовые обоснования, но больше обоснований против этого. Самое же главное, что власть сама ослабляет себя этим и свидетельствует о своей неуверенности.

Определенная напряженность между федеральной и региональными властями придает упругость всей системе, обеспечивает динамику политических процессов.

Федерализм - вещь для России весьма полезная. И даже если муниципальная реформа будет все-таки способствовать укреплению местного самоуправления, над ним все равно теперь будет стоять назначенец. Что ослабляет позитивное содержание реформы.

- Ситуацию с «ЮКОСом» вы отслеживали? Как вы относитесь к публичному обращению деятелей культуры в «Известиях»?

- Конечно, я слежу за этим. Видел это обращение за подписью, казалось бы, уважаемых людей, слышал лепет их оправданий. Мне кажется, писать такие письма - себя не уважать. Я могу понять тех, кто такое делал в сталинские времена. Могу понять, когда так высказываются «люди с улицы»: мол, олигарх, да еще и национальность нехорошая. Но сейчас-то мы живем в другой стране, и я, мягко говоря, сомневаюсь в бескорыстии подписавшихся.

Конечно, российские «олигархи» не вызывают симпатий. Отец Джона Кеннеди говорил в «красные тридцатые»: «Если мне гарантируют спокойное владение половиной моего состояния, за это я могу отдать вторую половину».

Я не бросаю камень в бизнес, но тут вступает в свои права набившее оскомину выражение - «социальная ответственность». Она и в Америке проснулась не сразу. Но когда Россию сравнивают со Штатами, нельзя забывать, что американские бароны-разбойники, в отличие от наших, построили за два десятка лет крупнейшую в мире экономику. Они не были разборчивы в методах, но они делали дело. А теперь спросите, а у нас кто что сделал? Ходорковский, Потанин - это редкие случаи.

В деле Ходорковского было собрано воедино множество мотивов, включая примитивное желание отобрать хорошо работающую компанию, которая платила огромные налоги. Ко всему прочему раздражала вызывающая финансовая прозрачность и заявления, что надо завязывать с коррупцией, если мы хотим двигаться вперед.

- Спасение от коррупции есть?

- Это сильные СМИ и железный правопорядок. Не диктатура закона, а именно правопорядок, подразумевающий разделение властей и независимый суд с независимым источником финансирования и автономией по отношению к исполнительной власти.

Я только к одной неправительственной организации в России отношусь с уважением - это «Союз солдатских матерей». Он может привлечь электорат, но партией ему стать не дадут.

- Партстроительство в нашей стране, получается, тоже «не на уровне»:

- Последние законодательные изменения просто несерьезны. Если партии возникают искусственно - это не более чем роботы. Настоящие партии возникают органично. Они должны носить не ситуационный характер, а отражать долгосрочные интересы социальных групп с их идеологией и ценностями. Без них нет подлинного гражданского общества.

- Наука смотрится на таком фоне более или менее благополучной областью приложения сил?

- Науку с корнем не выдерешь, она останется. Этому будет способствовать множество факторов.

Мне, например, повезло с учителями. Сначала был период сближения с нашим знаменитым археологом Отто Николаевичем Бадером, но он закончился, когда я оказался перед дилеммой - ехать в экспедицию или выступать за сборную России. Я выбрал фехтование. Потом у нас начал читать лекции Лев Ефимович Кертман, и я попал уже под его влияние.

Кроме того, нельзя не сказать о Василии Федоровиче Глушкове, который преподавал у нас латынь, его лекции превращались в нечто феерическое, в значительной степени повлиявшее на мое мировоззрение. Василий Федорович - тип старого русского интеллигента. Он закончил ту же гимназию, что и Ленин в Симбирске, только 13-ю годами позже, и это была, пожалуй, его единственная общая черта с Владимиром Ильичом. Сегодня его портрет, и моими усилиями в том числе, можно увидеть в зале Ученого совета ПГУ. Это был человек потрясающе образованный, и есть непроверенные сведения, что он был даже ректором университета. Предлагали ему занять кафедру и в Варшавском университете. Как потом оказалось, на этой кафедре, пока не сошел с ума, владычествовал отец Александра Блока.

Если говорить о более позднем периоде, то я должен назвать Александра Абрамовича Галкина, с которым мы написали вместе книгу о консерватизме.

Очень важная проблема сегодня заключается в постоянной «утечке мозгов», и эта проблема не только количественного плана. Не случайно многие лауреаты Нобелевской премии - выходцы из России, ведь в свое время очень много людей было вытолкнуто из страны. Бывает, кого ни «поскребешь», оказывается - наш.