Людмила Улицкая:
Все мы — советские люди
newsko.ru
Появление писательницы Людмилы Улицкой на международном гражданском форуме «Пилорама» было неслучайно, причём вдвойне. Во-первых, её семья, как и многие другие семьи, испытала репрессии сталинских времён, а эта тема для «Пилорамы» всегда актуальна. Во-вторых, как выяснилось, именно пермский врач военных лет стал прототипом главного героя романа Улицкой «Казус Кукоцкого».
Людмила Улицкая, писательница:
— Лет 10 назад подошёл ко мне один священник, ныне уже покойный, и спросил: «Люсь, скажите мне, Яков Самойлович Улицкий вам кто?» Я говорю: «Дед». — «Я с ним сидел в 1949 году на Лубянке в одной камере. Он нам французский язык преподавал». Я говорю: «Да нет, он не знал французского. У меня есть одна его книжка, там какие-то заметки по-немецки, какие-то по-английски»... Потом я поняла, что он просто выучил французский язык за время сидения в лагерях. Хорошая библиотека Лубянки позволила…
Я не стала тогда расковыривать эту историю, потому что мне было страшно. Этот страх выразил за меня замечательный венгерский писатель Петер Эстерхази. Он происходит из европейского княжеского рода, и его отец был последним аристократом этой семьи. Он был «невыездным» с тех пор, как Венгрия стала социалистической, но родственники из Вены, из Лондона, из Парижа к нему приезжали.
Петер написал книгу «Harmonia caelestis» («Небесная гармония»). Это замечательная книга, в которой рассказывается об отце — аристократе, утончённом и культурном, алкоголике — прекрасном человеке. Через некоторое время к Петеру подошёл один сотрудник… Не знаю, как называется эта организация в Венгрии, но это КГБ, и сказал ему: «У нас лежат документы на твоего отца. Не хочешь посмотреть?» Он сказал: «Хочу». — «Ты уверен, что хочешь?» Он сказал: «Уверен». Ему дали дело его отца, из которого следовало, что отец с послевоенного времени был стукачом, причём стукачом роскошным. Он принимал всех этих Эстерхази со всей Европы, говорил с родственниками на всех иностранных языках и писал замечательные отчёты, вдохновенные, прекрасные, такие, какие получаются, когда человек работает не за страх, а за совесть.
Петер был в шоке от этого. И здесь он совершил абсолютный писательский подвиг. Он написал ещё одну книгу — «Исправленное издание. Приложение к роману «Harmonia caelestis». Обе книги изданы в России. Это бесконечно волнующая история человека, который дошёл до точки.
И я боялась этого. Боялась: вдруг мой дед окажется не таким уж прекрасным? Отец говорил о нём мало. То, что его отец был репрессирован, сильно испортило ему жизнь. Ему было очень трудно пробиваться, выстраивать советскую карьеру… История деда оказалась для меня ужасно важной, потому что я поняла, что все мы — советские люди. Даже те, которые «несоветские». Все мы испытываем страх, который во мне жил. Это был страх другого рода: я не боялась наказания со стороны властей, но боялась утратить уважение к своему деду. Когда я в прошлом году получила документы деда и узнала о нём очень много, я поняла, до какой степени страх живёт в наших позвоночниках. Тот или иной, но это всё же советский страх, засаженный в нас с молоком матери.
Я знала, что моего деда арестовали в 1931 году, а вышел он в 1954-м. Но оказалось, что дед не всё время с 1931 года сидел в тюрьме, с 1941 по 1948 год он в тюрьме не был. В 1949 году его посадили снова — по делу Михоэлса, поскольку он был очень образованным человеком и писал Михоэлсу разработки по разным темам. Михоэлс не был особенно образованным человеком. Поэтому вторая его посадка была уже связана с еврейским антифашистским комитетом. Но в эти семь лет, с 1941 по 1948-й,
когда я уже могла бы с ним общаться, он жил в Москве и писал книгу — одну из первых российских работ по демографии. И вот сейчас я обрела покойного деда, с которым, я думаю, мне было бы очень интересно пообщаться. Но не получилось.
В жизни каждого человека, если поскрести, можно найти очень много интересного. Один восточный человек мне сказал, и я почувствовала себя очень уязвлённой: «Люся, русские — безродные люди. Любой крестьянин, декханин в любом селе таджикском, туркменском, узбекском знает своих предков до седьмого колена, а у русских даже дедов не помнят». Знаете, этот укор — очень серьёзный. Мы плохо относимся к себе.
— Правда ли, что прототипом главного героя романа «Казус Кукоцкого» был пермяк?
— За спиной Павла Алексеевича Кукоцкого стоит несколько замечательных врачей, которых я знала. Но большая часть реальных историй, описанных в этом романе, рассказаны мне моей подругой Ириной Павловной Уваровой-Даниэль, которая родом из Перми. И рассказы были о её отчиме — Павле Алексеевиче Гузикове.
Скажем, история с госпиталем — это история пермская, здесь был этот госпиталь. История о том, как человек приходит домой с зарплатой, с большими деньгами — он был начальником госпиталя, и ему его мама, жена, дочка дают список людей, которым надо помочь, — это история здешняя. И он раскидывает эти деньги, а на следующий день мама Иры идёт на почту и отправляет по огромному списку деньги. Это 1943-1944 годы.
Ире было очень приятно мне об этом рассказывать, а мне было очень приятно увековечить память Павла Алексеевича. Я никогда не видела этого человека, но когда я закончила писать эту книгу, Ирина Павловна подарила мне его портрет. Он у меня висит — такая фотография любительская…
— У главного героя вашего программного романа «Даниэль Штайн, переводчик» тоже есть реальный прототип?
— Человек по имени Даниель Освальд Руфайзен просто пришёл ко мне в дом. В этой книге — всё правда, но другая фамилия, другое окружение. Я была вынуждена заменить очень многие потрясающие человеческие истории, потому что люди живы, и говорить об их религиозных верованиях было бы с моей стороны жестоко. Я не знаю, какие для них будут последствия. А поскольку у меня было один-два случая, когда на меня обижались, то я аккуратно это обошла.
— Вы, будучи по первой профессии учёным-генетиком, наверняка склонны к материалистическому взгляду на мир. В то же время Даниэль Штайн, один из ваших любимых героев, — священник. Как, по-вашему, могут сосуществовать наука, требующая доказательств любого утверждения, и религия, требующая принимать свои постулаты иррационально, без доказательств? И как быть с попытками Русской православной церкви изъять дарвинизм из школьной программы, навязать всем школьникам Закон Божий?
— «Естественник» совершенно не обязан быть материалистом. Учёный не обязан быть атеистом. И, более того, чем на более высокой ступени развития стоит человек, тем дальше он от этой детской схемы, при которой наука и религия непременно должны враждовать. Был период в истории науки, когда практически вся она была связана с монастырями.
Что же касается сегодняшней политики РПЦ в области образования — она дремучая и косная. В нашей стране, между прочим, церковь отделена от государства. Церковь имеет право устраивать воскресные школы, летние православные лагеря, учебные заведения для выращивания кадров, а навязывать свои программы в общеобразовательных школах попросту неконституционно.
Современная церковь — в гораздо большей степени бюрократическая организация со своей иерархией, чем сообщество братьев во Христе, какой была первохристианская церковь. Как воскликнул когда-то «святой» доктор Фёдор Гааз митрополиту Филарету Дроздову: «Да вы о Христе забыли!» Но Филарет не забыл, потому что осёкся и ответил: «Это Христос обо мне забыл!»
Христос был бедным учителем, второй одежды не имел, и голову ему преклонить негде было. И если человек с автомобилями, имениями и прислугой говорит о православии, я не испытываю к нему доверия.
— Что, по-вашему, интеллигентность? Каково место интеллигентного человека в современном мире? Почему многие из тех, кого считают интеллектуалами и «продвинутыми» лидерами, воинствующе антиинтеллигентны?
— Вы меня вынуждаете дать формулировку интеллигентности, понятия весьма расплывчатого и трудноуловимого… Я думаю, что это гибрид интеллекта и высокой нравственности. Интеллигентный человек — явление в наше время не очень частое, поскольку мало востребовано обществом. К счастью, я встречаю интеллигентов и в поколении 30-летних. Следовательно, они, несмотря на неблагоприятные условия, всё же появляются.
Место интеллигентного человека в современном обществе — самое скромное: ему, интеллигенту, не свойственны боевые качества, связанные с растаптыванием окружающих. Лагерная логика «умри сегодня ты, а завтра я» интеллигенту чужда. Это не бойцовая порода, и по этой причине они малосимпатичны тем, кто готов протаптывать себе дорогу по трупам, кто готов совершать подлости и мерзости для продвижения на сомнительные «верха». Но эти «антиинтеллигенты» могут не расстраиваться — победа за ними.
— Какие ваши книги мы увидим в будущем?
— Каждый раз, когда я пишу большую толстую книгу, я прихожу в состояние такого полного самоуничтожения, что меня просто нет. Поэтому я каждый раз объявляю торжественно, что это последний роман, что я больше в это предприятие тяжелейшее не влезу. Но я не умею не работать, это род наркомании, поэтому сейчас я пишу сценарии. Это «прогулочная» работа, я её очень люблю. И, может быть, в течение полугода или года издам сборник интервью, выступлений, эссе.
У меня было несколько больших программных выступлений. Одно — для фестиваля в Милане — о лжи. И ещё была большая речь по женскому вопросу. В январе в Париже я получала Премию имени Симоны де Бовуар, которая была феминисткой, вождём феминизма. Я же вообще-то к этому отношения не имею. Всё это было довольно комично и очень пафосно, и я там выступила с длиннющей речью. Вероятно, будет такой сборник.
Я не обещаю, что напишу вам ещё один роман. Читайте то, что есть. Я написала довольно много книжек.
Подпишитесь на наш Telegram-канал и будьте в курсе главных новостей.