НА ВИЛЬЯМА НАШЕГО ШЕКСПИРА
Замахнулись в пермской «драме»
newsko.ru
«Сон в летнюю ночь» не самая простая и понятная пьеса Шекспира. Фантасмагорическое переплетение сна и яви без особой заботы о четкости сюжетных линий всегда создавало сложности для режиссеров, берущихся за воплощение этой комедии. Но Борис Цейтлин, воплощая «Сон…» на сцене Пермского академического театра драмы, на эти сложности внимания не обратил. Более того, он окончательно все запутал и перепутал, как будто хотел сказать: логика сюжета не главное, главное — логика идеи. Не фабула должна быть четкой, а некий посыл, говоря по-модному, message. Зрители этого спектакля, помучившись поначалу, поневоле вынуждены принимать правила игры, заданные режиссером. И вот тогда они получают самое чистое, самое незамутненное удовольствие, какое только может доставить драматический спектакль, потому что Шекспир в «переводе» Цейтлина — это квинтэссенция театральности.
Пересказывать «Сон в летнюю ночь» друзьям и знакомым легко и приятно. Поскольку сюжет запутан и распутать его нет никакой возможности, то можно сосредоточиться на самых «вкусных» эпизодах и живописать их в произвольном порядке, тем более, что их в этом спектакле предостаточно. По ходу пьесы щедро рассыпаны блестки режиссерского остроумия, и, если бы в зале было побольше народу, смех бы стоял гомерический. А так — стесняются. Ведь «зал» расположен прямо на сцене, и актеры находятся буквально среди зрителей. Как-то неловко бурно выражать эмоции.
Борис Цейтлин уже в предыдущем своем спектакле — «Лирической хронике боевых действий» по мотивам прозы Окуджавы — проявил склонность к этакой герметичности: поместил все действие в монохромную коробку сцены, как в волшебную шкатулку. В «Сне…» он пошел еще дальше: пространство для актерской игры — такая же квадратная коробка, с тем же самым белым ковром, что и в «Лирической хронике…», а вот за ее пределами… По краям «коробки» выстроился театрик времен Шекспира с опоясывающей сцену галереей. Там-то и находятся зрители, а актеры — за кулисами.
Да, все начинается за кулисами. Группа пожилых провинциальных актеров, сидя в гримерке, решает вспомнить молодость и разыграть этюды на темы шекспировской комедии. Не очень соблюдая последовательность эпизодов и верность тексту, они начинают играть — просто так, для себя. Вот почему зритель — не в зале: ведь зрителей здесь не может быть. Не для их глаз предназначено это искреннее, бескомпромиссное, бесшабашное актерское высказывание. Старички (Нина Заразинова, Марина Софронова, Галина Щирокова, Владимир Гинзбург, Лев Санкин, Анатолий Нагогин, Михаил Гасенегер) играют, будто в последний раз в жизни. А может, и правда в последний? Ведь постоянно сквозь самые веселые эпизоды прорываются диссонансом высказывания о том, что жизнь — краткий сон, и так страшно в этом сне уснуть и не проснуться…
Актеры — они и есть актеры. Со всеми своими слабостями — желанием прихвастнуть, покрасоваться, повыпендриваться. «Ах, как я играл Сирано! А как я играл Лира!». Между строчками пролога, написанного самим Цейтлиным, то и дело мелькают цитаты из самых «театральных» советских фильмов — «Здравствуйте, я ваша тетя!», «Берегись автомобиля»… И все это — за сценой. Буквально. Зрители, сидящие на сцене, видят пролог на большом экране, куда проецируется изображение онлайновой камеры.
Камера в руках видеооператора Леонида Клинчина стала одним из главных «действующих лиц» спектакля. Она услужливо фиксирует детали гримерки, где сидят артисты: старые афиши на стенах, фотографии, на которых те же лица, но — лет 30 назад. И такое щемящее чувство от всего этого. Какая-то горькая ирония заключается в несоответствии двух возрастов одного человека — вечной юности его творческого «я» и физического возраста его тела, на котором отпечатывается каждый прожитый день.
Борис Цейтлин решил совершить чудо — подарить молодость героям своего спектакля. Именно героям, потому что не Тесей и Ипполита, Оберон и Титания, Елена, Лисандр, Гермия, Деметрий и прочие «античные» персонажи, а актеры, их играющие, герои этого спектакля. Так и в программке значится: не сначала герой, потом артист, а наоборот. Итак, актеры молодеют. На сцене появляются Михаил Чуднов, Евгения Барашкова, Гульнара и Дмитрий Захаровы, Вера Салеева, Алексей Дерягин — молодые «сущности» тех артистов, что играют свои этюды за кулисами.
После этого действие разворачивается как бы в двух плоскостях. Иногда мы видим сразу и «кино», и театр: на экране произносит текст актриса и, с запаздыванием в две секунды, тот же текст — ее «героиня». Бывают моменты, когда действие перемещается со сцены за кулисы и обратно — камера преданно следует за актерами.
Связь между мирами — реальностью и вымыслом, сном и явью, сценой и закулисьем — осуществляют персонажи, у которых нет возрастных двойников: Шут (Сергей Семериков) и Пак (Анна Сырчикова). Лишь они, существа горние, способны преодолеть все физические законы. Например, взлететь.
Происходит это так: Пак и Шут выбегают за кулисы (камера — за ними), герои шумно бегут прямо к окну, открывают его и выпрыгивают (камера показывает: высота — нешуточная). И вот они уже летят на фоне светящегося торгового центра «Пирамида». На вопрос, как это было сделано, Леонид Клинчин ответил в антракте с неподражаемой серьезностью: «Главное — не упустить момент, когда они взлетают. А то я на репетициях, бывало, не успевал».
Такой вот театр. Все выдуманное, и все — взаправду. Летать — так летать! В театре правдой стать может каждое слово. Например, издавна, с библейских еще времен, принято сравнивать любимого человека с целой продуктовой корзиной: щеки — персики, губы — ягоды и т. д. Представьте себе, что все это материализовалось! Вот царица эльфов Титания, одурманенная соком волшебного цветка, влюбляется в первого, кого увидела — в ткача Основу, превращенного в осла. Владимир Гинзбург, играющий ткача, появляется на сцене в таком виде, будто сошел с картины Джузеппе Арчимболдо: нос из груши, уши из кукурузных початков, на месте пупка — слива, а между ног — разумеется, гроздь винограда. Словом, собрание всех достоинств. И влюбленная Титания (Евгения Барашкова) начинает его сладострастно поедать. Потом, когда она очнется от волшебного наваждения, она поделится с мужем Обероном (Михаил Чуднов) впечатлениями от своего сна: «Там было так вкусно!»
Если сказано, что герои должны предстать в наготе, как Адам и Ева, то, значит, так они и предстанут. Разумеется, нагота здесь условная, но очень наглядная: на артистах — трико телесного цвета, на которых с возрожденческой щедростью и откровенностью прорисована вся анатомия.
В общем, здесь все — правда. Каждое слово. И даже то, что это не вполне спектакль, а просто актерские этюды «на тему» — тоже правда. Борис Цейтлин именно так и работал: еще год назад дал актерам задание подготовить этюды и во время своих визитов в Пермь эти этюды отсматривал. Изрядная часть актерских придумок в спектакле осталась. Неудивительно, что актеры — полноправные соавторы и главные герои спектакля — играют здесь с особым воодушевлением и благодарностью. Можно долго расточать похвалы каждому из них. Как тонка Евгения Барашкова! Как ироничен Владимир Гинзбург! Как трогательна Нина Заразилова (у нее на глазах настоящие слезы, и не менее настоящие — на глазах зрителей)! Как забавны Дмитрий Захаров и Алексей Дерягин — нежные и трогательные мужчины, рядом с которыми — решительные и суровые женщины Гульнара Захарова и Вера Салеева…
Но хочется особо сказать об Анне Сырчиковой. Ее Пак — воистину бесплотное существо, шаловливый ангел, лишенный пола. У него хрипловатый мальчишеский голос и угловатая пластика подростка. Но в финале Аня преображается, становясь неким олицетворением высшей красоты, высшей цели творчества. Ее неземной облик и звенящий в вышине голосок придают немыслимую трогательность грустному и многозначительному финалу.
В финале занавес открывается. Это в нормальных спектаклях занавес открывается в начале, здесь же все наоборот. Ощущение — ошеломительное (наверно, каждому зрителю полезно разок оказаться на сцене в момент открытия занавеса). За занавесом — темный ждущий зрительный зал. И туда, в эту темноту, как в вечность, уходят пожилые актеры.
Словом, Борис Цейтлин поставил спектакль вовсе не о том, о чем написана пьеса Шекспира, а о гораздо более серьезных материях — о жизни, о судьбе, о творчестве… А может, Шекспир писал именно об этом, только зашифровал все очень хитро, а Цейтлин расшифровал?
Подпишитесь на наш Telegram-канал и будьте в курсе главных новостей.