Когда поэт взламывает реальность

Поэтический фестиваль «Компрос» прошёл в Перми уже три раза и, как всякий уважающий себя фестиваль, уже должен был обзавестись собственными звёздами. Одной из самых ярких, несомненно, является пермская поэтесса Юлия Балабанова. В 2015 году она участвовала в поэтических читках «Красавицы и чудовища», где прекрасные девушки-поэтессы обращались со стихами к доисторическим ящерам, и произвела самое яркое впечатление. В нынешнем году она снялась в фильме «Поэма 12» и выиграла главный конкурс фестиваля «Шанс для неизданных книг». Став лучшей из шести участников, она получила право издать за счёт фестиваля свой сборник «Пустоты». Специально для «Компаньон magazine» Юлия выбрала стихи из этой книги и дала к ним комментарии.

***

Зацепиться за жизнь. За её очертанья простые.
За собаку на рельсах, за иней на иглах травы.
Мы такие пустые. Мы, в сущности, все холостые.
Мы всего лишь дыханье небесной пустой синевы.

Книжка называется «Пустоты». Пустота — очень важное для меня состояние, страшное и притягательное одновременно. Она, так или иначе, просвечивает в моих стихах с 17 лет. По этому принципу оказалось довольно легко отобрать их для сборника. Пустота во времени — это пауза. Молчание. Пишу я вообще мало и коротко — только тогда, когда моё молчание по каким-то причинам требует формы.

***

Чем больше дырок в душе твоей
Судьба проделала, тем
Сложней мотивы даются ей,
Богаче и глубже тембр.
Душа-жалейка свистит, гудит,
Вздыхает на сквозняке,
Рождая песню в твоей груди,
Не слышимую никем.

Дырки — это тоже пустоты. У меня есть друг Викча, пермский поэт и музыкант. Молчун и затворник. Он подарил мне свой давешний альбом «Сквозняки». Понятно, в общем, что мы на одной волне. А ещё подарил словечко «проруб» (ударение на «у») — когда поэт взламывает реальность, взламывает «литературу» и вместе с читателем проваливается в пограничное пространство, обдуваемый экзистенциальными сквозняками.

***

Ночным ветерком с вокзала
Доносятся голоса
В мой кухонный мир усталый,
И каждые полчаса
Я слышу, как чей-то скорый
Уходит в глухую мглу.
И я поправляю шторы,
И кофе варю в углу.

Моей любимой книжкой в осмысленном детстве был сборник японской поэзии хокку. Я зачитывала его до дыр и вышивала гладью рисунки из него — стилизации под японскую гравюру. Никогда сама не писала хокку, но мне нравится, как они это делают: пара необязательных штрихов — и ты «словил» это состояние так, что тебя сгибает пополам.

ЛОДКА

Мы с тобой в одной лодке, дружочек, в чёртовой лодке.
У нас медные жилы в сердце, стальные глотки.
У нас крепкие спины, слова крепки в подъязычьи,
Мы не помним друг друга в невинном былом обличьи.
Под распахнутым воротом, в ямочке над ключицей
Спит предчувствие дряни, что с нами ещё случится.
Спит отчаянный страх, спит холодный глухой рассудок.
Пусть их спят — всё равно нам не деться уже отсюда.
В той неведомой жизни, простой, сухопутной, пресной
Было много имён, позабытых теперь над бездной,
С кем делили мы щедро столы свои и постели.
Но важнее, выходит, кто бездну с тобой разделит.
Оттого, что в своей узнаём злую боль другого,
Оттого, что над лодкой уже много дней — ни слова,
Оттого, что конец всё яснее, а путь короче,
Я тебя невозможно зачем-то люблю, дружочек.

Многие мои стихи — не совсем стихи. Это тексты песен. «Лодка» — тоже. Я исполняю их сама под гитару или вместе с друзьями-музыкантами. Конечно, в чистом виде песенный текст и поэтический пишутся по разным законам. Мне это много раз объясняли коллеги и по поэтическому, и по песенному цеху. Но самые важные для себя lyrics я взяла в книжку. Не могу без них.

ПЕСНЯ ПРО БЕЗУМНЫХ СТАРУХ

Я хочу быть одной из таких старух,
Что не угомонятся до смерти —
Их запястья сухи, и их голос сух,
А в глазах кувыркаются черти.
Войлок длинных волос они красят в цвет
Непонятных небесных явлений,
Расписной балахон, что на них надет,
Пережил уже пять поколений.
Их походка безумна, душа юна,
Они жадно живут, как танцуют,
Но давно уж молчат, какова цена
За чудную походку такую.
Нет, не скажут они, какова цена
И приличий, и прихотей мнимых.
Их бесцветные губы в изломах сна
Поцелуями кроют любимых.
Они прожили столько, что плоть и дух
Отдают табаком и духами,
Они громко смеются и любят вслух
Называть дураков дураками.
Пусть завистливый им приговор готов —
Мол, бесстыжие, мол, сумасбродки.
Я хочу быть одной из таких оторв —
Я учусь их нелепой походке.

Эта песня находит отзыв во многих сердцах. Она же не про старость. Про то, что не надо умирать раньше смерти. «В 30 умер, в 70 похоронен», — Дуглас Коупленд. Хотя мне нравится, что в обществе меняется отношение к старости. Ей позволяют быть красивой, стильной, счастливой. Я бы хотела, чтобы мы вообще перестали зацикливаться на возрасте, а сосредоточились на задачах.

***

Полюбила шута,
Так терпи, не скули.
Ужин — хлеб да вода,
Дом — кибитка в пыли.
Как была молода,
Как пригожа была,
А с шутом маята —
Ни двора, ни кола.
Всю свою красоту
Растеряла в пути.
Что за дело шуту?
Знай поёт да свистит!
Уж попала впросак,
Так святых не гневи.
Он не снимет колпак
Ради бабьей любви.
От зари до зари
Ты его не кляни.
Лучше слёзы утри
Да на небо взгляни:
Умиляются там
От твоей простоты.
А шута, что Христа,
Любят больше, чем ты.

Каждый раз, когда в моих стихах и песнях появляется человек, это значит, я описываю реальную историю, случившуюся со мной или моими близкими. Жизнь невозможно придумать круче, чем она сама себя придумывает.

ДЕШИФРОВЩИК

Твоя голова, как полярная радиорубка,
Что ночью бессонной отчаянно ищет волну.
Чай заледенел, и столешница в мелких зарубках.
Ты всё дешифруешь, не можешь довериться сну.
Ты, сызмальства знающий код от секретной морзянки,
Тебе открывается смысл, недоступный другим.
Алмазы особенно тонкой небесной огранки
Ты видишь сквозь точки-тире белоснежной пурги.
Мой чуткий толмач, дешифровщик небесных сигналов,
Не спи, мой прекрасный, пей чай ледяной и держись.
Ты выйдешь на связь — и тебе не покажется мало,
Тебе простучится твоя же бессонная жизнь.
В сверкающем строе простых и немыслимых знаков
Откроется вечность — и время покатится вспять.
Последний тот шифр, он для всех и всегда одинаков.
Его прочитав, можешь спать, дорогой, можешь спать.

Просто люблю этот текст. Ничего не буду говорить.

ОТЕЦ

Отец перестал различать голоса,
А лица давно перестал.
Сидит он над книгой четыре часа,
Не перевернув и листа.
Отец мой идёт коридором большим,
И всё не кончается он.
А мы, словно тени цветные, спешим
В его затянувшийся сон.
Отец мой уходит не сразу, не весь,
Куда торопиться ему?
Он видит отсюда сквозь памяти взвесь
Свою недалёкую тьму.
Не очень здоровый, не очень живой,
Но вот же — за книгой с утра.
«Ах, папа, да книга-то вниз головой!» —
Вздохнёт сокрушённо сестра.
Достанет с колен, не задев старика,
Положит опять под рукав.
Рука приподнимет страницу — и вот
Тихонечко перевернёт.

Ещё одно исследование пограничных состояний. Когда подобное случается в твоей родне, надо как-то с этим жить. «Иди туда, где страшно».

***

Просыпаться и смотреть из окна на угол дома,
Освещённый по утрам сквозь последнюю листву.
В этой комнате, где все сочетанья так знакомы,
Между звуков и вещей я по-прежнему живу.
Я по-прежнему хожу по скрипучему паркету
И смотрю в твои глаза сквозь вечернее трюмо.
Эта комната полна проницательных ответов
На незаданный вопрос. Ибо всё идет само.

Этот и следующий текст — из тех, что появились нынешней осенью. Не уверена в их художественных достоинствах. Как и все свежие стихи, они важны для автора тем, что несут отпечаток состояния, в котором он до сих пор находится. В моём случае это состояние любви. Одно могу сказать: не было бы этого состояния и этих текстов — и книжки бы тоже не было.

***

Чудесна сдержанность неспешного пути
От слов к молчанью, от молчанья — к жесту,
Когда всё то, что мы произнести
Хотели бы, становится не к месту.
Не доверяющие счастью своему,
Идём на ощупь к новому порогу
Прозренья, недоступного уму,
Причастия — друг другу. Мигу. Богу.

***

Я себе заведу тишину.
Буду свистом её подзывать.
Будет тихо она на Луну
С подоконника в ночь подвывать.
Будет пробовать лапкой на хруст
Белый наст чернового листа.
Будет мир мой божественно пуст.
Будет речь, как молитва, пуста.