Твой Николай Мешков 

К фигуре Николая Мешкова нынче приковано особое внимание пермской общественности. Поводом для этого является юбилей Пермского университета, организованного в 1916 году во многом благодаря личным усилиям и политической воле Николая Васильевича. Для увековечивания памяти человека, деятельность которого существенным образом повлияла на ход пермской истории, на территории ПГНИУ установлено его бронзовое изваяние. Руководство вуза намерено повторно выйти с инициативой о возвращении улице Окулова имени Мешкова в связи с целым комплексом его заслуг перед городом. «Компаньон magazine» публикует отдельные места из переписки известного мецената с его женой Екатериной Бажиной, которые отражают его отношение к жизни, к происходящим событиям, в том числе к войнам и революциям первой четверти XX века, к общественной и коммерческой деятельности.

Санкт-Петербург. 13 сентября 1914 года

Хорошая Екатерина Семёновна! Никак не думал получить от Вас письмо. Письма вообще получаем редко… Да думал, что моё и не дошло до Вас…

Большое спасибо за Ваши тёплые строки, за Ваши сердечные пожелания. Спасибо от всей души… Жить здесь приходится настолько необычной жизнью, что о старом можно думать только тогда, когда приходит в себя от усталости голова и пальцы… Бывает это очень редко… Но когда я прочитал адрес — Малый 40 но и т. д., то сразу на меня столько нахлынуло, что и передать трудно.

Вспомнилось всё живое и неживое в доме №40 АНО… Каждая ступень на лестнице, каждый день из прошлого… Всё как сон: всё мило и дорого и ужасно, ужасно далеко от того, что теперь. О себе могу сказать, что живу и, пожалуй, здоров. Был сравнительно легко ранен… С 14 по сей день почти всё время пришлось быть в больших и небольших делах. Был под Лащевым, (неразборчиво), Томашевым, (неразборчиво), Ярославом. Видел много чужого горя, видел, как умирают, но по-настоящему страдают от голода и холода… О самой войне писать не хочется. Ужасно показная вещь. Не для воюющих — привыкнешь, совсем не страшно, а для всей суммы жизни…

Хочется Вам ещё вот что сказать… На душе у меня сейчас Ваше письмо и воспоминание о Вас… Будьте очень-очень счастливы. Сейчас я в полевом лазарете, где пробуду ещё около недели… Будет много свободного времени и буду вспоминать прошлое.

Извините за бумагу… и эту едва достал…

Всего самого, самого хорошего Вам. Большой привет милому (неразборчиво) и дому №40.

Вашу хорошую руку (подпись).

Раннее утро 5 ноября 1914 года

Вот, моё солнышко, тебе случай дать мне совет и денег взаймы. Я очень прошу тебя, повидай А. В. Денисова и дай ему 25 руб., как он пишет, на текущие расходы. А совет твой — это сказать мне: ладно ли вообще я делаю, помогая по мелочам? Ведь я же не знаю людей, не живу той же жизнью как они, как ты… Мои личные впечатления и инстинкты совсем не таковы, как у тебя, ибо ты в некотором роде — женщина и притом же очень молодая, неожигавшаяся, а потому и строгая, непрощающая. Хотя твои письма и ласки и стали для меня уже воздухом и лучом радостным, я очень люблю тебя и верно скажу, что ты даёшь мне слишком много, но вместе с тем так горько и тяжело мне, что никак не могу согласиться, особенно с твоим последним письмом. Ты пишешь о камине, мягком диване и проч.

Милая моя! Всё это для меня уже уплыло, всё потонуло в море тревог, обилия забот и лет прожитой жизни. Нет у меня камина, а мягкую мебель вообще я никогда не любил. Дома, в Перми, есть у меня дом, там есть и камин в маленькой, единственной столовой, но она без дивана, а прелесть её заключается в том, что кроме одного окна, столовая имеет ещё дверь прямо в садик, на террасу, на воздух и к цветам. Но я не имею возможности бывать в Перми, бывать дома… Родная моя, мой радостный луч, ты поймёшь, какой радостный! И не осудишь за то, что я люблю всё живое, хорошее, красивое, правдивое как природа и что я поддаюсь твоему обаянию. Что я радуюсь и волнуюсь ожиданием письма твоего. Ну, что толковать, слава Богу, что ты существуешь и пишешь то, что даёт мне пробуждение и радость…

Милая ты, милая я шлю тебе всё лучшее!

Твой Н. М.

Петербург. 25 февраля 1915 года

В честь и память моего лучшего друга и защитника, человека необычайной доброты, всепрощения, терпения и великих страданий, в память и признательность моей матери, в честь её светлого имени придумал я построить дом приюта, питания и предупреждения заболеваний для неимущих, со всеми приспособлениями, долго и строго обдуманными, с детскими садами, для уличных детей зимним и летним, с бесплатной библиотекою, школой, с пекарней и квасоварней для половины населения города, с разными мастерскими для заработков и т. д.

Сестра Таисия также очень любила мать, вот почему она и благодарит меня за памятник и вот только теперь, в этот ужасный год, когда судьба оправдала сразу мою большую постройку, выручившую из беды весь город и обеспечившую солдатиков, как ни что другое не могло бы так быть нужно, и вот только теперь, после двухлетней размолвки, попавши домой, сестра Таинька только теперь поняла меня и отдыхает душой. Что делать, если я не могу сам быть на месте, сам поработать и отдохнуть душою, но сознание, что я же делаю, хотя издали, давая мысль и средства, что люди пользуются и отдыхают у меня же, даёт уже мне некоторое успокоение и оправдание сосуществования, даёт частичку радости жизни. Ты, жена моя, может быть будущая мать от меня, ты много даёшь мне отрады, потому вполне естественно, что тебе я говорю, с тобою делюсь моей слабостью, одним из моих начинаний, которые трудно вести без нравственного сочувствия и поддержки близких людей. Вот почему я посылаю тебе письма сестры Таисии. В самом деле: «Ну, уже охота! Да и глупо думать кому-то, пьяницам да нищим, ворам давать облегчение! Лучше бы о себе подумал, как отдохнуть поехать да одеться поприличнее и взять от жизни все удобства и удовольствия. А ты как живёшь?!.. и т. д. и т. д.» Разве можно так? Разве это друзья? Родной мой, милый друг! Ты как смотришь? Я так много, так любовно думаю о тебе, так хочу быть с тобою. Только быть с тобою, не говори мне ничего, но только будь тут и я знаю, что мы уже, как один человек, но неизмеримо раз сильнее. Великое дело — доверие и любовь!.. А как много нужно ещё тебе рассказать тёмных и дурных сторон. Ну ничего, ты всё поймёшь и поможешь мне всё оправдать…

Приеду вероятно в воскресение, понедельник или вторник. Очень нежно и ласково целую тебя, тоскую и забочусь о тебе. Береги себя, моя милая!

Твой Н. Мешков

Петроград. 19 ноября 1915 года

Спать мне приходится с запертой дверью. Ложусь в час, в два: то брань и крики, то посетители, которых очень много именно потому, что знают, что я спешу скоропостижно уехать. А дел самых важных, неотложных уйма накопилось, как своих, так в особенности общественных: ожидания в приёмных и объяснения с министрами и департаментами по реквизициям, по нарушению прав наших, по перевозкам провианта и топлива, по участию в тарифных и военно-промышленных комитетах, по учреждению Общества Оренбург-Уфимской железной дороги, по финансированию онаго (срок 18 декабря, если не успею — то могу всё потерять), по переводу Юрьевского Университета в Пермь. Из сюртука не выхожу. Раннее утро, но его нет у меня, нет мысли и души, а есть только одна тревога, тоска и усталость, усталость.

Голова тупа и тяжела и нет ничего в ней другого, как только стремление поднять нервы, чтоб скорее всё кончить, уехать и спать, спать. Нет сна, нет и аппетита. Всё ничего! Не на дело я жалуюсь, а на то, что не умею устроить себе покой и возможность необходимого отдыха. Кроме дел, видишь ли, приходится держать себя же в струне, как с больными… А тут ещё сегодня сестра Надя приезжает, а завтра привезут с фронта тело убитого Кости, могилу которого через два месяца нашли, нашли в кармане его бумаги, книжку и записки и узнали по костюму. Значит, в субботу похороны. Но знаешь, кажется, завтра вечером уеду-ка я в Москву, пробуду именины твои, а потом вернусь дела кончать. Увижу сегодня же и решу так.

Переезд университета кажется удастся. И сами они рады к нам: очень на окраине, очень всё чуждо в Юрьеве. Но какой энергии и хлопот от меня именно требуется теперь! Я рад, что на меня выпала такая честь и задача, это так полезно и нужно для всего нашего, твоего и моего края!..

Я ласкаю тебя, я скучаю по тебе, ты во многом мне как мамочка. Ты и пишешь мне так же… Спасибо, спасибо тебе за всё. Береги себя, будь здорова и покойна. Родная ты моя, любимая!..

Твой Н. Мешков

Петроград. 23 ноября 1915 года

Катя, моя, Катя!

От всего сердца моего и всей душой поздравляю тебя моя милая, моя радость, мой отдых и покой, стало быть моя бодрость и сила! Запретили подавать телеграммы 24, а так как я не знаю, выеду ли сегодня или завтра, то вот и пишу тебе, родная моя. Пишу, что я жив и здоров. Вместе с попечителем Рижского Округа околачиваемся в Министерстве об эвакуации Юрьевского университета в Пермь. Нельзя пропустить момент, необходимо сразу наладить всю отправку, чтобы апрелем поехал туда уже весь персонал, а иначе Немецкие партии и бароны опять восторжествуют и не выпустят и надолго, надолго наш край останется позади других.

И. Н. Чумаков в Москве пишут с А. Н. Найдёновым условие об Уфимской дороге, сегодня он должен вернуться сюда, а потом я поеду в Москву подписывать.

Труп Кости ещё не привезли, Надя с дочками и сыновьями здесь плачет и ждёт Костю и боится за Федю, а потом возьмут Васю, мужа моей Лялиньки… Ну, я рад буду, если Лёля вернётся ко мне же, не могу я больше сердиться. Здесь, на Виленском, как будто посветлее, но это — так, отдых, а потом опять всё так же пойдёт.

Мне всё наскучило, всё нужно бросить, уйти и уехать.

Неужели, неужели ты так хороша?..

Я целую, ласкаю, обнимаю тебя, я шлю тебе всё лучшее.

Береги себя, моё солнышко!

Твой Н. Мешков.

Петроград. 26 ноября 1915 года

Только вчера привезли Костю, сегодня похороны, в субботу представление Министру финансов с докладом об учреждении общества Оренбург-Уфимской дороги и выезд, наконец, в Москву. Хлопоты мои и дар по поводу перевода из Юрьева Университета и, кажется, ветеринарного института в Пермь по сей видимости должны возыметь успех и очень скорый, именно теперь же. Там уже очень многое сложено в ящики и упаковано, в декабре начнут отправлять из Юрьева в Пермь. Имущества масса, полагаю больше ста вагонов больших товарных понадобится. Попечитель Округа пробудет здесь до субботы и вот его то мне и приходится караулить, чтобы чем-нибудь не испортить в Министерстве, не отложили бы.

Я прошу тебя, побереги себя, не волнуйся: скажи мне, что ты так же вела бы себя, в виду важности принятых на себя задач для пользы всего края нашей родины, как в постройке дороги, так и в переводе университета с окраины чуждой нам, в наш богатый центр.

Ты знаешь, какой это возбудитель жизни! Ты знаешь, как двинется наш Урал и далеко кругом только от того, что университет дома. А условия жизни молодёжи? Разве такие будут у нас, как здесь, как в этом безнадёжном болоте?

Не разлюби меня, не осуди меня, побереги меня, потерпи для меня, для сохранения моей силы и бодрости. Дай время мне перебороть в себе самом очень многое. Но иначе я не могу поступать. Не осуждай же меня, солнышко моё горячее, я так же хочу погреться у тебя, но у меня такая же война, как и на фронте, и я не могу себе позволить убежать ради личного своего покоя и удовольствия, прямо ради даже настойчивой личной необходимости. Вот видишь! Не ты пишешь мне, а я пишу тебе, моя радость, покой и бодрость.

Люблю тебя, благодарю тебя, моя милая, мой верный друг.

Катю, моя Катю! Где ты?

Твой Н. М.

Петроград. 28 марта 1916 года

Из прилагаемого ты поймёшь, моя радость, мой любимый друг, мои главные мучения, мои нервы и испытания твёрдости, настойчивости и терпения. К. Д. Ростовцева послал в Юрьев, завтра или 30 вернётся. Тогда решу новую тактику. Я слишком много сделал за это время. И получал за это время такие удары от людской глупости и слабости, что и вообразить и ожидать нельзя!

Очень скоро всё расскажу тебе и расцелую тебя всю так крепко и нежно!

Навигация открылась у нас в Астрахани и Царицыне, и на Москве-реке и частично на Оке. Идём уже пароходом из Москвы до Рязани. В Рыбинске ледоход. Дел, дел теперь куча, а скоро и вовсе я уйду в моё любимое, мною созданное привычное мне дело, Слава Богу!

Понимаешь ли, родная, почему не могу писать: нет возможности чувствовать всю твою близость, всю нашу близость и так сказать тебе мою нежность и ласку, моё счастье и силу, как хотелось бы всегда говорить тебе! Береги же себя, моя радость, моя милая, родная Катеринушка!

Твой Н. Мешков

Отъездной купон. 21.04.17

Начинаю получать сейчас письма, где-то лежавшие с 3 марта, телеграммы от 19—30 марта. Если дело не расстроилось, то только благодаря ранее установленной твёрдой системе. Но теперь, благодаря свободам совсем нельзя стало ни на что рассчитывать. Союзы и митинги сбивают служащих, как врагов дела, а так же и рабочих, и вот приходится думать, как бы только прекратить всё, заплатить долги и убежать.

А университет? Помнишь ли Тифлис? Разве не жалко? Неустанно и твёрдо добиваюсь (неразборчиво) и надеюсь! Расти большая, будь умная и сиди смирно. Сердечно, крепко целую.

Н. М.

Отъездной купон. 9.5.17

Привет тебе мой вечный, хороший друг!
Какое находчивое выражение в речах Гучкова, Керенского и Родичева: «взбунтовавшиеся рабы, а не граждане»…
Ты права, что каждый народ достоин того правительства и т. д.
Не знаем мы, что такое «право», а стало быть, и не можем понять «свободу» и всю мощь и необходимость её… Я поисхудал и измучился и очень скоро приеду.
Расти большая будь умная, сиди смирно и поедем путешествовать.
Береги здоровье!

Твой Н. М.

Нижний. 10 ноября 1917 года

Наступившая стужа, такая резкая, угнетает сегодня меня: два из самых сильных парохода с дорогим и нужным тяжёлым грузом в 6 баржах, идут около Саратова-Камышина и нужно идти ещё 200—250 вёрст против течения, чтобы добраться до места зимовки.

Неужели лёд причинит беду?..
Я думаю, что заметно было на вокзале некоторое особое моё настроение: я отправлял в этот день письма очень нужные с нарочным в Пермь и между прочим то, копию которого прочитай.
Как ты доехала, как живёшь? Я очень-очень доволен всем тем, что ты есть, что ты теперь делаешь. А когда выберусь отсюда к тебе? — ещё не знаю.
Бог с тобой, моя любимая, береги себя!
Я нежно и крепко целую тебя!

Твой Н. Мешков

Нижний. 14 ноября 1917 года

Здесь спокойно. Хорош городской голова и порядок держится Думой, домовыми комитетами, квартальной и личными своими самоохранами. Солдаты, как будто, начали сознавать пошлость грабежей и насилий. Вот, разве только не приедут ли с оружием бежавшие из столицы или с фронта?

Мне тяжело, томительно тоскливо здесь, но как всякое ожидание, должно быть перенесено и моё ожидание.
Я должен здесь, при конторе, управиться со всеми, всё предрешить, направить, потому что в Москве мне не дадут подумать и сделать: затаскают по местным делам, а общее — запутается.
Раньше понедельника мне не выехать отсюда. Как ты проживёшь? Не лучше ли уехать к сестре?
Я очень, очень думаю, страдаю за тебя, ну можно ли так себя мучить ожиданиями? Терпеть нужду и чуть не голодать. Побереги себя и поезжай к сестре, а потом — увидим как быть. Я очень занят и в том мне спокойнее. А, ты?
Только ожидание?
Письмецо твоё от 9 вчера, 13-го получил.
Постараюсь привезти кой-чего, что смогу.
Да! До того всё сложно, сумбурно, невообразимо пошло и глупо, что думается не сон ли всё происходящее и на что надеяться? Какое пробуждение?
Береги себя, мой милый, мой хороший друг!

Твой Н. Мешков.

Нижний Новгород. 19 ноября 1917 года

Милый друг мой! Я ничего не имею от тебя, жива ли, здорова ли, как доехала? Всё время с нетерпением жду письма, а всё нет и нет! Что такое? Неужели что случилось?

Завтра я пережду денёк, если получу от тебя хоть что-нибудь, а иначе я всего боюсь в такое время.

Здесь пока всё спокойно, да теперь уже видимо, что скоро и не случится погрома.

А всё-таки я жду. В пятницу из Перми выехал сюда доверенный, едут так же из Казани, Москвы и Петербурга, чтобы совместно решить, в связи с здешними, и пока я тут, что нам дальше делать? Будет ли надобность в ремонтах и нужно ли подготавливаться к работе в навигацию 1918 или будут только ограбления пассажиров и грузов шайками вооружённых дезертиров и др. «товарищей». Какие меры, противодействия и ограждения безопасности принимать ли самим или сообща с другими транспортными обществами и какая, и может ли быть защита безопасности движения и как обеспечить всех продовольствием?

В виду этого, я не выберусь отсюда так скоро, как желал бы и потому, вместо 24 я сейчас от всего сердца поздравляю тебя, понимаю тебя и твоё терпение и всю полноту желаний твоих оградить мой покой и дать мне бодрость, радость и силу. Ведь и я тебе всего этого желаю! Голубушка, пойми же, что без дела, без больших тревог и задач я не привык жить и не могу! Я шлю тебе весь привет, всю ласку и всё такое хорошее, как ты сама! Что же ещё лучше сказать тебе?

Неужели ты не получила моё письмо, да жива ли и сама? Береги себя, моя милая, хорошая и учись прилежнее, тебе особенно это нужно для силы и жизни, ибо я — непрочен.

Твой Н. М.

Около Бирска. 27 Авг./9 Сентяб. 1924 года

Завтра, надеюсь, днём буду уже в Уфе, но не на «Аввакуме», а на «Судосоюзе» или «Птенчике», потому что мелко и «Аввакум» не проходит, даже до Бирска. Погода чудная, тепло. Лихорадка прошла и осталось ещё три облатки хинина и два аспирина недоприняты. Не могу, моя милая Катюка, равнодушно видеть во всём твою заботливость: всё у меня есть, всё прекрасно уложено, починено и как я ценю твоё внимание! Похоже на то, что тут проявляется не только притворство?.. Очень много думаю и очень много хотел бы сказать тебе хорошего. Только жизнь наша не располагает к поэзии, а постоянно напоминает о тесноте, недостатках, прижимках. И скажу тебе, что если в таких обстоятельствах (дружно — вставлено) переживём, то какие же потом будут воспоминания и взаимооценка!? Сомнительно только: хватит ли моего срока жизни до того времени, когда наши обиды отойдут в область прошлого?..

Из Уфы пошлю тебе телеграмму и попрошу писать в Пермь, где полагаем быть 16-го числа. Из Перми поедем в Чердынь, а вернувшись оттуда м. б. удастся из Перми мне уехать по жел. дор. в Москву. Хотя аванс 22 червонца выдан мне за месяц, т. е. по 5 Октября… (?)

Скажи, пожалуйста, Евг. Михайл., что Пав. Ник. повидается с ним у нас и всё уладится со службою к обоюдному удовольствию, как только приедем в Москву. Он очень доволен документами и доверием Евг. Михайловича.

Относительно уплотнений он сказал, что и ему грозит ещё большее, но ни он сам, ни нам не велит слишком заботиться: он уверен, что всё останется по-прежнему… (как для него, так и для нас…)

Перо и др. условия к писанию не располагают, а особенно пароходная тряска на мелях… Встретили сейчас пароход «Зоя» с двумя баркасами, осадкою на 16 вершках. Спроси Зою, не её ли это пароход?

Крепко, сердечно целую тебя, родная моя и целую Зоюшку и шлю приветы Евг. Мих. Вере Данил. с сыном и Вит. Льв. с Лид. Вас. и игрунам нашим и Фед. Никол. Ефемееву и всем другим, кому захочешь сказать.

28/10 Сент. 8 ½ утра. Удивительно тихая, ясная погода, тепло, плавают табуны лебедей, гусей, уток; а виды чудные и писать на людях — не хочется. Но через шесть часов будем в Уфе и м. б. успею ещё до поезда бросить письмо на вокзале. Не тоскуйте, мои милые сёстры! И не привыкайте ни между собою, ни ко мне, хотя признаться сам-то я уже начал думать о том, как бы поскорее к вам попасть, но вам не нужно привыкать… Ещё и ещё много раз целую!

Ваш Н. М.

«Аввакум» 50 вёрст ниже Осы. 8 утра 2/15 Сентяб. 1924 года

Милая моя милая, родная Катинька! Как много ласки хотел бы сказать тебе, потому что ты милая, ласковая, моя хорошая заботница и я очень ценю всё, что ты мне посвятила! Ты даже не предполагаешь, как я думаю о тебе! Вот иду по Каме, по милой Каме, к Перми, ко всему тому, что мы с моей мамочкой делали (и создали — вставлено), а всё время думаю уже о том, — а спокойны ли вы? Здоровы ли и скоро ли попаду к вам?.. Я уже соскучился всеми прелестями пароходной жизни и очень бы хотел завтра же уехать из Перми к вам! Но я расписался в получении 22 червонцев, т. е. месячного командировочного вознаграждения, и потому не могу уехать без уважительной причины до тех пор, пока скажут что моя миссия м. б. кончена. В Перми будем завтра рано утром, пробудем не менее двух дней и пойдём в Усолье, а м. б. даже в Чердынь. По возвращении оттуда т. е. 23 или 26 числа, — я думаю, могу уже уехать в Москву, а м. б. доведётся ещё на день-два задержаться здесь или в Вологде. Но, как я хочу в Москву! Как заботит меня ваша жизнь и квартирная склока! Получили ли деньги от Ф. Н.? Сделали ли себе всё, что нужно? Или ещё нет времени?.. Оплатили ли квартиру за август, сколько? Письмо это пошлю из Перми, где надеюсь и с нетерпением жду получить ваши милые, московские вести… Право, я не обманывал, когда предостерегал: не привыкните!

«Нева». 2/15 июня 1925 года. 6 час. утра.

Моя милая Катюшинька!

Сию минуту вошли в Каму, подают приборы и сейчас командир придёт ко мне пить чай. Весь пароход ещё спит, несмотря на грохот погрузки от Богородской пристани. Опаздываем порядочно, но в Пермь придём, как говорят, без опозданий в четверг. В 5 часов утра. Кама ещё очень велика, погода тёплая, ясная, но не очень. В Казани напр. на пристани грязь, так что, боясь запачкать башмачки, я только поднялся на берег, пока были мостки, но тотчас вернулся. Пассажиров мало, скучно. Письмо это брошу в ящик завтра вечером в Сарапуле, потому что оттуда оно дойдёт скорее: не пароходом через Нижний, а по жел. дороге через Казань прямо в Москву. Вот пришёл командир…

Прошли Лаишев. После разговоров за чаем мне стало ещё скучнее и безотраднее: у всех потеряна вера нашего направления и приёмов во всех делах. Вот и капитан жалуется на вредный формализм, на массу чернил и бумаги, на отписки и подвохи, взамен настоящего дела… «вот в столовой и салоне нет занавесок на окнах, снята куда-то дорогая портьера с проходной арки из столовой в салон, испорчены все задвижки у дверей всех кают, всю весну прошу и не могу получить ничего! Даже клеёнку в каюту, чтобы заменить грязную, оборванную только выдали и вот теперь обновляем стены». Пароход «Нева» один из хороших Любимовских. Я рад, что иду на Камском: точно родное…

На линии Нижний — Пермь работают, почти все, только небольшие Самолётские, Меркурьевские, но очень мало бывших Камских, а линия Пермская, выше Нижнего, продолжена до Рыбинска… Несмотря на всю предупредительность, простоту и искренность Павла Никол. и Мих. Игн. — я не могу отдаться делу так, как я всегда умею, а потому эту попытку я считаю, что иду только посмотреть на людей, (посоветовать — вписано) оградить от обиды тех, кто мною рекомендован и попрощаться, на случай, с людьми и местами… Я очень скоро вернусь из Чердыни, Екатеринбурга и Перми домой (подчёркнуто), к вам, мои родные, милые, терпеливые!.. А если удастся ещё побывать в Петербурге, то потом мы с тобой пойдём, пожалуй, через Казань по Волге; я дам телеграмму в Самару тогда, когда уже будем ехать от Виктора или даже возвращаясь, если пароходом, из Царицына. Узнавай от Мих. Семён. — куда тебе лучше поехать лечиться или пока достаточно только прокатиться, побывать у родных? Пароходство по р. Уралу — пока ещё плохое, только-только налаживается… Казаки тамошние нерадушны…

Вторник. 3/16 июня. Вот и Челны, солнце ярко светит, 6 утра. В нижнем 30 мая/12 июня обедал у Яремских. Господи! — как они рады, как были тронуты, по старой памяти, как и прежде бывало, к старикам, я всегда приходил… И как рады были, неделю, приютить отца Александра (Анатолия Михайл. Толстопятова) и он так доволен, так привык, что из Печёрского монастыря, где его устроил Архиерей (зачёркнуто) Митрополит (в качестве проповедника для церквей — вставлено) приезжает к Яремским поговорить и отдохнуть (душою — вставлено). 30 мая, здороваясь, я попросил его благословить меня и шепнул по секрету, причину моего желанью: день рожденья, когда мамочка также всегда, поздравляя, крестила меня.

Позвони к Влад. Мих. Толстопятову или сходи сама к нему (на службу — вставлено) и скажи мою радость от знакомства с братом, как за себя, за нас, так и за Яремских…

Вчера купили две колоды карт, довольно хрупких, за 3 руб. 50 коп., я выиграл в преферансе 1 р. 82 коп., которые, согласно уговору, пошли в уплату за карты, да прибавили ещё все четверо по 45 коп., получилось 3 р. 62 коп. и вот я стал собственником двух колод карт, годных для пасьянса. Не дорого?

Уверен, что Вася Батюшков встретит меня в Перми, он должен по своим духовным (от слова духИ и душистые мыла) делам быть в это время в Перми, потом м. б. вместе поеду на сутки к Лёле и Ирине и по обязанности, к Крысовым. Читаю толстый «Путеводитель» и вам советую почитать, если доступно пониманию вашему, дабы потом интереснее и осмысленнее было кататься по Волге. Оказывается, что я очень люблю вас, не только тебя, но и Зоюшку, и Виктора, и Агнию и так нечаянно привык… И так хочу, хочу в Москву к вам, домой!

Крепко, нежно и сердечно целую вас.

Твой и ваш Н. Мешков

Сейчас сдам это письмо и телеграмму здесь в почтовую каюту, чтобы отправили сегодня ночью из Сарапула. Позвони в контору и если уже в Москве, как обещал, Пав. Никол. то попроси поговорить по телефону или навестить нас. Он надул меня, не поехал за 80 вёрст от Нижнего на дачу к Ревекке Менасьевне, как обещал, чтобы в пути, на пароходе «Нева», поговорить… Партийная работа одолела его! Даже похудел. Сообщил ли Евг. Мих. Н. П.Осипову, В. Д. Голеву и Леониду Петр. Серебренникову о том, что билеты им, на означенные числа гарантированы «вне нормы», т. е. могут прямо ехать на пристань №4 n/2, где и получат билеты или оттуда (заведующий пристанью — вставлено) спросить секретаря М. И. Степанкова по телефону? Но если срок выезда изменят то дня за 4—5 написать М. И. Степанкову по телефону?

Н. М.

Екатеринбург. 15/28 июля 1927 года. Четверг 6 утра

Милая, милая Катеринушка!

Сегодня день св. князя Владимира. Вася и я посылаем общую телефонограмму имениннику Влад. Ефим. Груму. И когда Тоня понесёт ему телеграмму, то кстати пошлёт и это письмо, чтобы (зачёркнуто) не позже 10 часов тогда оно сегодня же, в 12 ч. 7 мин. с ускоренным поездом уедет к тебе. Вчера жара 40% и мы с Васей много ездили по городу, потом были в бане, дома во дворе и такая горячая. Вчера же Васе предложили занять службу в «Проэкт-бюро» с жалованьем на первый (подчёркнуто) месяц 20 червонцев и Вася принял, дабы иметь возможность прожить, пока снимут с учёта и условились, что на службу явится 1-го августа. Письмо В. Н. Андроникову Вася не мог передать, так как он с половины июля в отпуске, живёт где-то на Урале, но не близко отсюда и пробудет до 26 августа. Только тогда и сможет Вася передать письмо, когда Вл. Ник. Андроников вернётся сюда. Вечером вчера у нас были Никол. Фёдор. Шмидт (помнишь, полный хромой пожилой бывал у нас?) и Нестор Ив. Иванов (вчера, днём, у него из квартиры украли все пальто и др. платье, уложили в два его же чемодана и мешок и на виду у всех унесли и не мог никто догнать воров). Сегодня съезжу только к Крысовым попрощаться, а завтра с таким же поездом, в 12 ч. 7 мин., поеду в Пермь, куда и приеду в 10 часов вечера, о чём вчера уже написал В. Н. Архангельскому. Значит, будний день, суббота, у меня для свиданий со старыми (и новыми — вставлено) друзьями и у мамочки (на универс. постройке, у Перевалова и А. Е. Ширяева — вставлено), а в воскресенье вечером или понедельник рано утром приедут Вл. Ник. Толстопятов с супругою, мы с архимандритом, (Анатолием Михайловичем) Александром встретим их на пристани и т. д.

Если мало воды на перекатах, то до Чердыни не поедем, а если бывшие ужасные ливни (о которых я послал тебе вырезку «Звезды») на Урале дали много воды (рр. — вставлено) Вишере и Колве, то попадём (со всеми Толстопятовыми — вставлено и зачёркнуто) в Чердынь и обратно вместе с Толстопятовыми, это займёт четыре дня. Если же в Чердынь не поедем, то полагаю, что во вторник-среду я могу уже выехать по жел. дор. прямо в Москву, кончивши все дела по университету и отдавши «прости» всем симпатиям… Во вторник-среду м. б. удастся поймать Нину Георг. Барбат. и узнаю от неё всё о Вас.

Здоровы ли Вы, перестала ли ты волноваться хозяйством и проч. появляется ли в продаже сах. песок и устаёшь ли ты за варкой варений? Как-то Зоюшка справляется со всеми тревогами и увлечениями? Боюсь, что ей очень тяжело!

Всё, что я пишу здесь (может — зачёркнуто) полезно сообщить Вл. Еф., но говорить ему о посылке П. Н. Мостов. копии письма Андрон. — не следует, пока я приеду. От Васи, Лёли и Ирины, по их поручению пишу тебе и Зое приветы и крепко, сердечно целую тебя, моя умная Катенька!

Пермь 21 июля/3 августа 1927 года. Среда. Гостиница «Заря» на берегу. 5 ¼ час. утра.

Моя милая, милая, умная Катюшенька!

Как видишь, письмецо это пишу на вчерашней вечерней записочке Вл. Мих. Толстопятова, которого вчера утром с «Памяти тов. Шмелёва» (бывш. «Достоевский») переместил я на «Лермонтова», а сегодня утром пойду переместить на «Короленко», на котором и я с ними рад поехать до Нижнего, чтобы отдохнуть от большой Екатеринб. и Пермской большой усталости. О том, что еду не сегодня поездом, а завтра на пароходе с Толстопятовыми телеграфирую тебе сегодня же в 9 утра, дабы ты, в случае чего, могла успеть телеграфировать. Но думаю, что этого не понадобится. Я очень устал от ходьбы и впечатлений и рад домой, в свою милую семью, такую ласковую, умную. А знаешь, — здесь умнее и толковее всех я нашёл Люб. Вас. Баратенко. Я был у них два раза, в воскресенье и понедельник, но они на даче, а после полдня, в понедельник, Люб. Вас. и Нина были у меня в №4 гостиницы «Заря», пили чай, и два часа хвалили тебя…

Всё расскажу лично. А пока скажу только, что погода — дождь и северный сильный ветер. В два дня, с понедельника, всё испортил и не нашёл покоя, даже у мамочки. Не знаю, как на пароходе, а по жел. дороге не хочется ехать одному и в тесноте, ибо тьма пассажиров! Крепко, крепко тебя и Зою и Алечку целую.

Твой Н. Мешков.