ПРО ТО, ЧТО ОЧЕНЬ КУШАТЬ ХОЧЕТСЯ

На днях в Перми презентовали монографию Галины Янковской «Искусство, деньги и политика: художник в годы позднего сталинизма». Презентовали сугубо по-пермски — без лишнего шума и в тесной компании ценителей, в которой каждый лично знает другого уже много лет. Между тем при должном внимании книга могла бы стать явлением российского масштаба.

Написанная в европейской манере, буквально враждебно настроенная по отношению к кондовой советской традиции создания научных текстов, монография повествует о художниках эпохи сталинизма не менее живо, чем «Сердце Пармы» — о древних обитателях Чердыни. Правда, историчность книги Галины Янковской, в отличие от романа Алексея Иванова, не может быть подвергнута сомнению.

Историк Галина Янковская, работающая в Пермском госуниверситете, написала блестящую работу. И неизвестно, чего в этой книге больше — прекрасного, летящего языка или кристально чистых, лишенных всякой предвзятости мыслей.

На первый взгляд, сюжет книги, повествующей о советских художниках эпохи сталинизма, вполне соответствует времени, в том смысле, что советское искусство сейчас крайне, безумно популярно. Популярно в том числе и в Перми, среди той горстки местной интеллигенции, которая интересуется изобразительным искусством.

Рецензировавший книгу культуролог Олег Лейбович подчеркнул ее важное качество: она написана спокойным языком, свободным от искаженного восприятия советской живописи. По мнению Лейбовича, советскую живопись сейчас принимают либо с животным восторгом, либо со снобистским отвращением.

Но можно ли с этим согласиться в полной мере? Советское искусство популярно, и точек зрения по поводу него бесчисленное множество. И все же Галина Янковская действительно выбирает неожиданный ракурс, располагая свою собственную точку зрения за пределами тривиального восприятия искусства.

Главная неожиданность книги — сюжет «художник и деньги» в противовес привычному «художник и власть». Так, например, преодолевая небытие, Янковская возвращает к жизни историю Всероссийского союза кооперативов художников — Всекохудожника — ведомства, воздействовавшего на творцов, точнее — на «пролетариат от искусства», особенно существенно — в силу того, что Всекохудожник давал возможность получать зарплату и легально заниматься искусством.

Янковская вообще без стеснения (и, что главное, без морализма) пишет о тех причинах, которые обращали художников к сотрудничеству с новой властью. Далеко не всегда их облачение в рясу соцреализма носило характер новой веры — подобно вере Малевича, Шагала и других экспериментаторов. Чаще причина была связана с простейшими, естественными потребностями — есть, одеваться, в общем, существовать.

Всекохудожник, в отличие от своих «старших собратьев» — Союза художников и Худфонда, — давал не то чтобы статус, скорее возможности. Всекохудожник был местом «жирным», местом сытным. Кооперативы монополизировали нишу «художественной агитации» и «искусства для населения». Всекохудожник работал как конвейер, гигантская фабрика по производству штампованных портретов партийцев, производственных сцен для интерьера советских публичных учреждений, дешевых копий произведений искусства. Художники выступали в качестве рабочих и будто бы гармонично вписывались в советскую действительность. Но экономическая подоплека деятельности кооперативов мозолила глаза советской власти, и кооперативам периодически прилетало «по шапке».

Галина Янковская тщательно «прополола» и местный, молотовский материал и тоже попала «в русло»: в течение последних нескольких лет город Молотов на глазах у изумленных жителей точно вырос из земли и даже стал немного давить на Пермь.

«Искусство, деньги и политика» тоже предлагает то, чего никто прежде не видел — уникальные архивные источники, подобранные и со вкусом, и с иронией («Придется, пожалуй, заверить копию в завкоме. А то не поверят, что это Шишкин!»), и с исключительной точностью попадания в общий смысл.

И все же, несмотря на скользкую тему взаимоотношений художников и «денежного змия», Галина Янковская оптимистично заключает: «Художники переиграли власть — зарабатывали и оставались при этом при своем». А все, наверное, потому, что изобразительное искусство — это тоже власть, пусть и не такая бескрайняя и беспощадная, как кино.