Николай Максимович: Возможно всё. Вопрос в стоимости
Известный учёный — о главных экологических проблемах края и о том, как кролики помогли в уничтожении химоружия
Информация о том, что все хранившиеся в России запасы боевого отравляющего вещества зарина уничтожены, опубликованная в начале июня, не вызвала особого резонанса в обществе. Ранее так же незаметно промелькнуло сообщение о том, что Россия, выполняя обязательства по международной Конвенции о запрещении химического оружия, утилизировала все имевшиеся запасы иприта и зомана. Замдиректора по научной работе Естественнонаучного института (ЕНИ) ПГНИУ, заслуженный эколог Российской Федерации Николай Максимович считает это событие эпохальным: использование даже небольшой части накопленного потенциала химоружия могло бы закончиться глобальной катастрофой.
«Слава богу, этого не произошло», — констатирует учёный, подводя итоги работы, в которой был задействован в том числе научный потенциал Пермского классического университета.
Химического оружия больше нет
— Николай Георгиевич, как начиналась эта работа?
— Когда эта программа принималась, не все верили, что она когда-нибудь будет завершена. Это было в середине 1990-х годов, когда наша страна подписала международную Конвенцию о запрещении химического оружия.
В России достаточно много мест складирования такого рода боеприпасов. Исходя из условий безопасности, химоружие можно уничтожать только в тех местах, где оно хранится, поскольку транспортировка может привести к ещё большим бедам, чем просто хранение.
В 1996 году к нам обратились коллеги из волгоградского института «Гипросинтез», которым было поручено разрабатывать способы уничтожения оружия и строить предприятия по их уничтожению. Все понимали, что экологические проблемы при утилизации очень важны. Надо было так построить объект, чтобы он оказывал минимальное воздействие на окружающую среду в случае аварийных ситуаций, от которых никто не застрахован. Эту программу наряду с Россией финансировали американцы, потом подключились другие страны. Работа велась не только у нас, но и во всех странах, которые располагали химическим оружием: они тоже должны были его ликвидировать.
Мы обнародовали, какие у нас есть запасы отравляющих веществ, каково их количество. Контроль был очень серьёзный.
Первый и основной объект, на котором мы работали, — это арсенал в Курганской области (Щучье). Именно там находились самые современные и совершенные боеприпасы (зарин, зоман, V-газы). Причём там были сконцентрированы и современные средства доставки — кассетные бомбы. В связи с этим американцы решили начать с ликвидации того, что может долететь до США и Европы.
ЕНИ в содружестве с пермским институтом «УралНИИэкологии» взялись за решение экологической части этой задачи. Это было нелегко, поскольку экологическая законодательная база была в то время недостаточно развита. Кроме того, американцы просили, чтобы мы проводили исследования в том числе по их стандартам.
Соответственно, сдача отчётной документации проходила очень сложно. Мы передавали её нашему заказчику, он — американским экспертам, которые вносили свои замечания. Это был сложный и длительный процесс, но в конечном счёте проект прошёл государственную экологическую экспертизу, и завод начал строиться.
— То есть вы справились с поставленной задачей?
— Когда в Конгрессе США проходили слушания об уничтожении химоружия, использовались в том числе наши данные об этом объекте. Мы участвовали в выборе площадки, что было немаловажно: надо было его поставить так, чтобы работа проходила максимально безопасно для окружающей среды.
Необходимо было соблюсти все экологические требования с особой тщательностью. Мы проводили различные исследования окружающей среды, смотрели, как будет распространяться загрязнение в случае нештатной ситуации. Наша документация по оценке возможных воздействий на окружающую среду составила семь томов, в то время как стандартное исследование занимает один или два тома.
По каждому аспекту работали и наши специалисты, и учёные из МГУ; мы привлекали гидрогеологов для расчёта возможного распространения отравляющих веществ с подземными водами.
Завод в Щучьем был построен в 2008—2009 годах. Есть информация, что 22 сентября 2015 года весь арсенал этой площадки был утилизирован. Там больше нет химического оружия.
— Но были и другие, не такие современные, но не менее опасные отравляющие вещества?
— Большие проблемы были с химическим оружием, особенно с трофейным, которое нам досталось со времён Второй мировой войны, то есть с теми снарядами, которые вывезли из Германии.
— Его хранили до сих пор?
— Хранили. Дело в том, что, когда появилось химическое оружие, самым эффективным, если можно так говорить, был иприт. Конечно, такие боеприпасы нужно было обязательно уничтожать, поскольку металл стареет и разрушается.
— Хранилище — сложное сооружение?
— На самом деле нет. Это такой «сарай» за колючей проволокой, где на стеллажах лежат снаряды. Их нельзя хранить под землёй, потому что если что-либо случится даже с одним снарядом, то в хранилище уже никто не зайдёт, поэтому они хранятся на поверхности земли. При этом, даже если в это место попадёт бомба, снаряды не взорвутся, а просто разлетятся.
Корпус снаряда покрыт специальной краской. Если появляется малейшая утечка содержимого, у оболочки меняется цвет. Но есть, конечно, и датчики.
Однако самым эффективным средством, которое демонстрировало безопасность, были кролики: если у них уши торчат — всё отлично, если уши опустились — значит, что-то неладно. Они чувствуют малейшие концентрации газа, на которые может отреагировать не всякий прибор.
— Вы работали и на других площадках?
— Наши силы были задействованы и при уничтожении арсеналов, которые находятся в Кизнере (Удмуртия). Там работа была в меньшем объёме, зато в достаточно сложных гидрогеологических условиях. Мы смотрели, что может происходить с подземными водами, если случится какой-то инцидент.
Подобную работу проводили в Камбарке, где хранился люизит. Это отравляющее вещество первого поколения, причём там оно содержалось в громадных ёмкостях (в случае необходимости его надо было разливать по снарядам). Это органическое соединение мышьяка, которое достаточно быстро переработали и получили мышьяк в промышленных объёмах. Получился даже некий экономический эффект.
Мы работали и в Пензенской области, в Леонидовке. Там в арсенале было много трофейного оружия с ипритом. Эти аварийные снаряды (уже было видно, что из них идёт выделение отравляющего вещества) военные в 1950—1960-х годах уничтожали своими методами на специальной площадке в лесу. Там, где проходила утилизация, до сих пор нет никакой растительности. Иприт — это соединение, которое плохо разлагается, и даже производные, на которые он распадается, имеют остаточное отравляющее воздействие на людей. Они до сих пор представляют собой опасность. Были и случаи, когда находили головные части снаряда, которыми играли дети, использовали их в качестве котелка для приготовления пищи на природе...
Слава богу, что всё это уничтожено. Иприт — очень токсичное вещество. Так, например, после учебно-боевого применения на кораблях военно-морского флота матросы, которые загорали на палубе, несмотря на проведённую дезактивацию и обновлённую покраску, получали серьёзные проблемы со здоровьем.
Объёмы были громадными. Трудно представить последствия, которые могли бы быть при массовом применении этого арсенала. Нам было очень приятно прочесть, что те проблемы, которыми мы занимались, решены.
— Сами технологии уничтожения разрабатывали не вы?
— Технологии разрабатывали те институты, которые создавали это оружие. Кстати, уничтожить химическое оружие безопасно для людей, без появления токсичных отходов, гораздо сложнее, чем создать. Так получается, что химоружие делают из достаточно простых нетоксичных веществ. Путём синтеза получается яд, причём V-газы, зарин, зоман в микроскопических концентрациях представляют собой летальную дозу. Есть различные способы их разложения, но при любых из них всё равно имеются какие-то остаточные концентрации. Надо доводить процесс до того, чтобы их не было в принципе. И этот процесс достаточно сложен.
Проект завершался уже без нас, но мы сделали всё экологическое обоснование этой работы, создали систему мониторинга и передали её исполнителям, контролирующим органам. То, что весь процесс прошёл в штатном режиме, — это большая удача. Особенно в Щучьем. Там не было ни малейшего инцидента.
Когда в прессе прошло сообщение, что все запасы зарина, наиболее массовых и совершенных из современных боеприпасов, фактически ликвидированы, дышать стало свободнее. Хранение этого оружия может быть опасно по нескольким причинам. Во-первых, возможны террористические акты. Во-вторых, снаряды стареют, повышается возможность экологической катастрофы. В общем, когда его нет, живётся спокойнее. И ни у кого не появится соблазна его применить, потому что это варварское оружие, которое может быть направлено не столько против военных, у которых есть от этого средства защиты, сколько против гражданского населения. То, что было в Ираке, в Сирии, — наглядный тому пример.
Такая разная соль
— Чем институт занимается сегодня?
— Экологических проблем много в любой сфере и кроме наличия военных арсеналов. Сейчас мы достаточно много работаем на Верхнекамском месторождении калийно-магниевых солей. При добыче соли образуется большое количество твёрдых и жидких отходов, которые находятся на поверхности земли и мигрируют по рекам и подземным водам.
Мы занимаемся этими процессами в двух аспектах. Прежде всего надо понять, где, как, сколько и куда распространяются эти соли, и спрогнозировать их дальнейшее поведение. Второе — мы разрабатываем мероприятия по минимизации негативных моментов. Предлагаем варианты, что делать с отвалами, как уменьшить потоки солёных вод.
— Это возможно при таких масштабах загрязнений?
— Возможно всё. Вопрос в стоимости. Известно, что при определённых вложениях в охрану окружающей среды добыча становится просто нерентабельной.
На самом деле проблема оказалась очень интересной. Там, где идёт засоление малых рек, находящихся вблизи отвалов, растительность меняется, появляются галофитные виды (то есть виды, которые любят соль). Биомасса у них не меньше, чем у тех видов растений, которые там были изначально. Мы сегодня их изучаем.
Соледобыча на этой территории началась с XV века, но из некоторых рассолоподъёмных скважин всё ещё изливается вода. Вокруг них сформировались своеобразные растительные сообщества.
Есть ещё одно место — Дурнятская котловина (недалеко от села Перемское), где солёные воды выходят на поверхность. Там солёные озера, солёные реки. Мы наблюдаем там за галофитными видами растений. Соль — это всё-таки не нефть или другие токсичные загрязнители. Она не чужеродна для природы.
Более того, в мире есть случаи, когда остановка процессов засоления становится совсем нежелательной.
Мы работали с одной немецкой компанией, которая занимается экологией. У них был забавный случай. На территории, где в средние века шла добыча соли, а впоследствии производство было остановлено, образовался большой солеотвал. Аккуратные немцы решили от него избавиться, переработать. И когда примерно половина отвала была ликвидирована, экологи начали бить тревогу. Оказалось, что на этой территории уже образовалась своя экосистема, солелюбивая, увеличилось видовое разнообразие. «Вы сейчас отвал уберёте, у нас снова всё погибнет», — говорили специалисты. И работа была прекращена, отвал остался на своём месте.
Экологическое благополучие зависит и от природных условий. Мы недавно побывали в Белоруссии, где тоже идёт добыча калийных солей. Там большая проблема — солеотвалы пылят. Пыль поднимается в воздух, оседает на полях. Это связано с особенностями добываемой руды.
Нам в этом смысле повезло: на наших отвалах образуется корка, которая как бы консервирует содержимое. Мы проводили специальные исследования — уже на небольшом расстоянии от отвала в почве и в снегу солей нет.
Ещё одна важная для нас тема — борьба с нефтяными загрязнениями. Наши специалисты изучают закономерности миграции, разрабатывают мероприятия по борьбе с этими загрязнениями.
Мы используем природные микроорганизмы, которые есть в районе загрязнения, выращиваем из них культуры и возвращаем обратно в свою среду. На эту технологию у нас есть патенты.
Нефтяное загрязнение — беда всех регионов, не только нефтедобывающих, поскольку автотранспорт, хранилища нефтепродуктов, заправки, трубопроводы есть везде. Всюду возникают эти проблемы, они достаточно сложные, потому что нефтепродукты разные, грунты и климатические условия разные. Нет универсальных способов и рецептов борьбы с ними.
Кстати, наш институт в этом году выиграл два гранта для решения проблем Кизеловского угольного бассейна. Там идут изливы шахтных вод (а это, грубо говоря, слабая серная кислота). ПДК некоторых веществ не укладывается в голове — 6 тыс. и более. Реки рыжие из-за железа, выпадающего в осадок. Этими проблемами занимается Минэнерго РФ. У них идея — чистить воды, которые изливаются, строя очистные сооружения.
— А это реально?
— Это возможно, но реки там настолько загрязнены, что на дне в некоторых местах лежит несколько метров токсичного осадка, а есть ещё стоки с отвалов. Доведение воды до питьевого качества стоит очень дорого. Даже если почистишь воду, выливать её придётся в грязную реку. В чём смысл? При этом только эксплуатация очистных сооружений, по некоторым оценкам, стоит 0,5 млрд руб.
Нам удалось убедить чиновников, что надо пересмотреть подход.
— Что вы должны в рамках гранта сделать?
— Есть два гранта сроком на три года. Один мы выиграли в начале этого года, второй — в мае.
Совместный грант РФФИ и Российского географического общества (РГО) мы получили для того, чтобы оценить масштаб имеющегося бедствия. На это выделено 3 млн руб. (по одному на год). Мониторинг на местности, а также космические снимки позволяют оценить, сколько и каких именно площадей выведено из оборота, какие реки и как загрязнены. Чтобы принимать управленческие решения, нужно понимать масштаб бедствия.
Второй грант от РФФИ (на 1,5 млн руб.) с совместным финансированием со стороны администрации края получен на разработку технологии, позволяющей сократить и очистить воды изливов, стоков с отвалов, привести в порядок реки. Для этого есть достаточно простые приёмы. Так, можно прямо в бывшие шахты закачивать реагенты, например отходы содового производства. У нас есть патент на подобную технологию. Слышали про «белые моря» в Березниках? С одного берега «озера» не видно другого. Это щелочные отходы, а в шахте — кислая среда, обычная химическая реакция поможет добиться эффекта.
Строительство очистных сооружений обойдётся во многие миллиарды. Надо понимать, что таких денег не будет.
Кстати, предстоящей осенью в Великобритании выходит книга, где одна глава, касающаяся применения так называемых геохимических барьеров для рекультивации отвалов и очистки вод, написана нами. Наши разработки вызвали большой интерес у зарубежных коллег, и они предложили поучаствовать в написании монографии.
— В Прикамье эти усилия некому оценить?
— Для принятия решения нет политической воли.
— И денег?
— Деньги выделяются. На эту тему было разработано несколько проектов. Другое дело: примут проект — забракуют. На шахте им. Ленина коробку для очистных сооружений даже построили. Последние шахты в Кизеловском угольном бассейне закрылись в 2002 году. Сейчас 2017 год. Ещё ни одного кубометра воды не очищено, а разработка проектов продолжается.
Подпишитесь на наш Telegram-канал и будьте в курсе главных новостей.