Жертвы режима

День памяти жертв политических репрессий в России официально отмечается 30 октября. Предшественником этой традиции был день 5 сентября 1972 года, когда День памяти жертв политических репрессий впервые был проведен заключёнными лагеря «Пермь‑36». С тех пор этот день в лагере отмечался ежегодно, идея была подхвачена заключёнными других пермских и мордовских лагерей.

В октябре 2010 года Мемориальному центру истории политических репрессий «Пермь‑36» исполнилось 15 лет. В этой связи была организована целая серия мероприятий, посвящённых памяти известных политзаключённых, — концерты, выставки, дебаты. Воспоминаниями о том самом, первом Дне памяти жертв политических репрессий, который прошёл в «Перми‑36» в 1972 году, с «Новым компаньоном» поделился его участник Николай Браун.

— Николай Николаевич, официальной датой, принятой российским правительством как День памяти жертв политических репрессий, является 30 октября. Именно этот день был установлен постановлением Верховного Совета РСФСР 18 октября 1991 года за №1763/1. Каково ваше личное отношение к этой дате?

— Как к двум цифрам: тройке с нулём. Дата была выбрана произвольно, без согласования с коренным контингентом политлагерей нашего поколения. Можно сказать, вне обратной связи с действительностью, в отличие от настоящей политлагерной даты — 5 сентября. Мы начали её отмечать сначала в узком кругу в Мордовии. Но полномасштабно это удалось сделать позже, на Урале, куда мы были доставлены большим этапом в июле 1972, и продолжить в последующие годы в лагерях и затем по освобождении.

Этот памятный день был связан непосредственно с постановлением ВЦИК о Красном терроре от 5 сентября 1918 года, которое было опубликовано в газете «Известия ВЦИК» 10 сентября того же года.

— Когда вы впервые узнали об этом постановлении?

— За несколько лет до ареста. Встретив ссылку на него где-то в печати, я попытался получить полный его текст, но, поскольку даже с дипломом «верхнего образованца», как тогда говорили, в газетном зале Публичной библиотеки гражданам выдавались только газеты после 1965 года, мне удалось найти и переписать текст лишь в Музее Октябрьской революции. Потом я перепечатал его на машинке, размножив. Постановление короткое, на треть машинописного листа. Я запомнил его основные формулировки наизусть. Под ним три подписи: Народный комиссар юстиции Д. Курский, Народный комиссар по внутренним делам Г. Петровский и Управляющий делами Совета народных комиссаров В. Бонч-Бруевич. Подпись последнего добавилась позже, при переизданиях. В газете первоначально вместо него была обозначена секретарь Фотиева.

О начале Красного террора публично объявил 2 сентября 1918 года Яков Свердлов после покушения на Ленина, по всем ныне известным данным, им же и подготовленного. Затем это постановление было приравнено к декрету. В его тексте, в частности, впервые упоминается термин «концентрационные лагеря»: «…необходимо обеспечить Советскую Республику от классовых врагов путём изолирования их в концентрационных лагерях».

Преступный декрет «5 сентября» — это главная дата, которая и должна была стать Днём памяти жертв как государственная. У нас в политлагерях этот день с 1972 года назывался не Днём памяти жертв «политических репрессий», а куда более точно — «День памяти жертв Красного террора и политлагерей ГУЛАГа-ГУИТУ».

— Расскажите, как День памяти в политлагерях был организован впервые, по вашему выражению, полномасштабно?

— В политлагерь №36, в Кучино, мы прибыли изнурительным этапом в эшелоне, замаскированном под грузовой состав с лесом и углём 13 июля 1972-го. Недели через три, в августе, я высказал идею проведения такого Дня памяти в широком кругу политзеков. В связи с ужесточением новых режимных правил по сравнению с мордовскими, люди были очень возбуждены и готовы к проведению любых акций протеста. Но дальновиднее и горячее всех идею воспринял Михаил Янович Макаренко. До ареста он был директором Новосибирской картинной галереи, собрал немалую коллекцию православных икон, рос без родителей, был «сыном полка», выкрестом в сознательном возрасте, его судьба потребовала бы некоторого дополнительного изложения…

— Но всё-таки как вам удалось это организовать в строгом политлагере, где есть и стукачи, и регулярный обход лагеря надзорсоставом, и недремлющие часовые на вышках?

— Конечно, мы готовились заранее. 5 сентября был обычный вторник, надо было отработать свою дневную смену в промзоне и вернуться в жилую зону. Самым подходящим местом для проведения Дня памяти, чтобы всё происходящее осталось вне поля зрения надзора, оказался недостроенный барак в отдалении от запретки. Некоторое малое количество свечей — не больше десятка, привезённых по нашей просьбе, удалось протащить в лагерь при свиданиях. Оставалось договориться с теми, кого поставим для нашего наружного наблюдения.

Наши «сентябристы» в недостроенный барак заходили по одному, по двое, заранее. Сговорились с помощниками, чтобы на расстеленную на полу барака простыню было высыпано три ведра песка, образующие холм. Молча дождавшись, пока надзорсостав обойдет лагерь по мосткам запретки, и получив сигнал-отмашку постов о том, что всё по плану, начали.

Регламент нашей встречи был определён в полчаса. Как было условлено, одна, самая крупная, специально полученная с подсоветской «воли» Михаилом Яновичем свеча была зажжена им на вершине песчаного холмика в память о всех погибших. Другие, чуть ниже, вокруг свечи меньшего размера — за погибших в каждой нации. Начинали сгущаться сумерки, но заслонки из фанеры и чьего-то одеяла не должны были дать заметить снаружи свет внутри барака.

Нас собралось 24 человека. Все мы выстроились в две шеренги, образуя прямой угол рядом с поминальным холмиком, и все хорошо видели друг друга. Надо было видеть, каковы были глаза этих людей, в которых отражался поминальный огонь, людей, столько переживших и потерявших, но не утративших веры в своих сердцах, не позабывших своих национальных святынь.

— Постарайтесь вспомнить всех участников, что называется, в лицах, с их сроками.

— Владимир Макарович Чимонин, со сроком 25 лет, и Николай Иванович Соколов, пришедший к нам после нахождения на мордовском особом режиме, с очередным сроком восемь лет. Питерский востоковед, специалист по Эфиопии и амхарскому языку Вячеслав Михайлович Платонов, со сроком семь лет. Москвич Иван Алексеевич Чердынцев, с шестилетним сроком. Питерский шофёр, убеждённый антикоммунист Сергей Андреевич Мальчевский, с семилетним сроком. Виктор Гаврилович Чесноков, получивший срок 13 лет. Самый молодой из нас, Алексей Витальевич Сафронов, ранее проживавший в Крыму, пришедший к нам с 12-летним сроком.

От украинцев сначала выступил представитель старшего поколения, 25-летник Иван Николаевич Покровский. Владимир Алексеевич Василик, который получил шестилетний срок за спасение от разрушения присланными из Ивано-Франковска чекистами церкви в родном селе Тысменица. Созванные им односельчане не дали совершиться злодеянию. В его приговоре значилось, что, стоя на телеге на площади, он «до хрипоты проклинал советскую власть». Его напарник по кузнечному ремеслу Иосиф Степанович Нагребный, знаток народной медицины, травник, со сроком 12 лет. Николай Яковлевич Курчик и Андрей Маркович Турик, оба отбывающие срок по 25 лет. Львовский поэт Тарас Юрьевич Мельничук, недавно сошедший с этапа со сроком три года.

От литовцев выступил Плумпа Пятрас, сын Владаса, один из лидеров католического национального движения, со сроком восемь лет. Старшее поколение литовцев представлял Гражис Юозас, сын Феликсаса, 1902 года рождения, историк, знаток русской религиозной философии, со сроком три года. Кудирка Симас, сын Ионо, со сроком десять лет.

От латвийской общины поминальные чувства выразил Юрис Мартынович Зиемелис, увлекавшийся в лагере индийской философией, отбывавший свои 15 лет. Андреас Петрович Пуце, с четырьмя годами срока.

Эстонскую общину от старшего поколения представлял Хаавастик Тыну Эдуардович с 25-летним сроком. От младшего поколения эстонцев был Паулус Энн, получивший три года за антисоветскую националистическую пропаганду.

От кавказцев-абреков был магометанин Магомед Сайпулаевич Тагаев из Махачкалы, получивший пять лет за распространение антисоветских листовок.

Скажу о главном: жизнь в наших спецлагерях, в условиях постоянных лишений, не говоря уже о голоде и холоде, при сопротивлении суровому режимному уставу, была основана на взаимопомощи.

Николай Николаевич Браун был арестован в 1969 году. Он обвинялся в подготовке взрыва мавзолея Ленина и подготовке покушения на Генерального секретаря ЦК КПСС Л. И. Брежнева, а также в распространении собственных антисоветских сочинений, в частности, стихов против ввода советских войск в ЧССР, которые он, по просьбе судьи, декламировал в горсуде. В конце процесса он кратко зачитал начало и конец своего приговора коммунистическому режиму, закончив словами: «Обжалованию не подлежит». Десятилетний срок по ст. 70 Уголовного кодекса РСФСР («Антисоветская агитация и пропаганда как особо опасное государственное преступление») отбыл в Мордовии, на Урале и в Сибири.

Ныне Николай Браун — поэт, писатель, общественный деятель. Проживает в Санкт-Петербурге.