Карина Турбовская

журналист

---

«Перми стоит поменьше быть Пермью»

Разговор с профессором Владимиром Абашевым о пермской мифологии и её современном осмыслении

6 июля 2018 г.

Поделиться

Твитнуть

«Это было пустое место, которому лет за двадцать перед тем велено быть губернским городом: и оно послушалось, только медленно». С позиций сегодняшнего дня Пермь едва ли можно узнать в этом портретном наброске, оставленном мемуаристом ХIХ века Филиппом Вигелем. Меняется ли восприятие города? Как с ХVIII века древнее имя влияет на молодой город? Появляются ли новые смыслы в «пермском тексте»? О пермской мифологии и её современном осмыслении «Компаньон magazine» поговорил с заведующим кафедрой журналистики и массовых коммуникаций ПГНИУ, профессором Владимиром Абашевым.

— Владимир Васильевич, в 2000 году вышла ваша книга «Пермь как текст». Сегодня термин прочно вошёл в обиход. Могу предположить, что и фотовыставка «Пермь как Пермь», прошедшая в художественной галерее, — отсылка к цитате «из Абашева». С вашей точки зрения, изменилось ли что-то за 18 лет в «Перми как тексте»?

— Для начала давайте условимся, о чём будем говорить. Если о смыслах, что порождает имя «Пермь», то здесь мало что может изменяться. Это довольно устойчивая структура значений и образов. Матрица, по сути, как сформулировал Алексей Иванов. Да, она гибкая. Смыслы остаются неизменными, но варьируются их выбор и комбинации. А вот город как пространственное тело и его восприятие существенно меняются. Если в конце 1980-х, в 1990-х, даже в начале 2000-х годов он проблематизировал себя, искал свою особенность, именно «пермскость», думал даже о «пермской идее», то сегодня, на мой взгляд, это уже мало кому интересно. Сейчас более актуально другое: Пермь хочет быть нормальным, удобным для жизни современным городом, и ей стоит вырваться уже из своего «пупо­центризма». При этом город остаётся Пермью и работает как Пермь.

— Что значит «работает как Пермь»? Это же не есть некая раз и навсегда заданная конструкция. Город — это множество процессов. Насколько его при таком понимании вообще можно поймать в слова?

— «Поймать», как вы говорите, можно всегда. Имеются некоторые постоянные элементы структуры. Перми присуще явное доминирование именного начала в противовес визуальному и тактильному — телесному. Внешне город мало интересен, он как бы стёрт. Но зато вербально... Все фантазии по поводу себя Пермь черпает из своего имени, воображая себе то какую-то «седую древность», то «таинственный», «необычайный» звериный стиль, то «далёкие», «древние» земли. Весь пермский текст — это развёртка исторически древнего и богатого имени «Пермь» и присвоение смыслов, которые в нём заложены. Назвали бы город, к примеру, Среднекамск, все фантазии отпали бы сами собой. Имя — самый большой подарок, что город получал за всю свою историю. Дар Екатерины Великой. Это же молодой город, построенный, по сути, на пустом месте без особой истории. В России проводилась административная реформа: после восстания Пугачёва стало понятно, что такими гигантскими провинциями управлять очень сложно, решили «нарезать» территорию более компактными губерниями. Будущей Пермской губернии нужна была столица. Какое-то время приглядывались, не подойдёт ли Кунгур или Соликамск, но решили строиться здесь. И так сошлось, что месту, ничего особо из себя не представляющему, дали древнее мифологизированное имя. Оно старше города на семь столетий. С ним связаны богатые смыслы. Опираясь на имя, город начинает сочинять себя, присваивая себе древность, историю местных автохтонных племён, звериный стиль, культовую деревянную скульптуру и так далее. По этим осям город фантазирует о себе до сих пор.

— Хорошо. Имени — почти тысяча лет. Городу — почти триста. И все эти три века, как вы говорите, имя активно осваивалось. На ваш взгляд, город сколько-то дорос до имени?

— Ещё раз подчеркну: то, о чём вы спрашиваете, находится в области символики, мифологии. А город, помимо всего прочего, растёт и развивается как большое пространственное тело. Появляются новые дома, микрорайоны, сервисы и так далее. Кроме того, у Перми есть и другая ипостась — военно-индустриальная, и она связана с другим именем города — Молотов. Эта индустриальная ипостась возникла, конечно, раньше — с началом работы пушечных заводов, но окончательно сформировалась в 1930-е годы и была закреплена переименованием города. С тех пор идёт борьба идентичностей, которую условно можно обозначить как колебания между «молотом» и «медведем». «Медведь» — это старая архаическая Пермь, дремлющая и воображающая, насколько она значима и уникальна. «Молот» — ещё один символ города, его милитарное, индустриальное начало. У нашего города было «молотовское» заводское тело при мифогенном имени. Это коллизия. Возможно, стратегию развития культуры, смыслов, эмблематики Перми следует искать как раз в сочетании «молота» и «медведя».

К слову, о «молоте». В Перми есть уникальный артефакт, он существует, но увидеть его нельзя. Попробуйте представить себе: на территории «Мотовилихинских заводов» близ Камы в подземной темноте таится цельнолитая чугунная усечённая пирамида. Она огромна. В основании примерно пять на пять метров, верхняя площадка четыре на четыре. Вес — 630 тонн. Шедевр металлургического искусства и инженерной мысли. Это шабот — основание для наковальни знаменитого парового молота, спроектированного и построенного блестящим инженером Николаем Васильевичем Воронцовым для проковки стальных болванок пушечных стволов. Шабот покоится на столбе фундамента высотой с пятиэтажный дом. Фундамент уходит далеко ниже дна Камы. Представили: берег Камы, уходящий в глубины породы мощный столб, на нём чёрная пирамида из чугуна? Завораживающая картина. Возможно, это одно из самых выдающихся достижений в истории города. Но увидеть его нельзя. Вот она, Пермь: о ней можно рассказать множество историй, но в ней мало что можно показать… А молот разобрали. Его модель на Выш­ке стала памятником борцам революции.

— Позволю себе достаточно пространную цитату. «Если вам случилось видеть план Перми — не судите по нём об этом городе. Это только проект, который едва ли когда-нибудь приведётся в исполнение», — писал Мельников-Печерский. И это не единичное мнение. Пермь «в проекте» и Пермь «в натуре» мало соответствуют друг другу...

— Речь не только о несоответствии. Это одна из шуток, которую играет с городом имя. Слово «пермь» существует в русской культуре много столетий и обросло массой ассоциаций, в том числе визуальных. Оно магическое, завораживающее, имеющее богатые смыслы. Представьте, вы как культурный человек знаете: «Пермь — таинственная, необычная, загадочная...» — въезжаете в город и что видите? Вроде как пообещала и обманула!

— При таком раскладе имя — это плюс или беда города?

— Конечно, большой плюс!

— Что же мы не извлекаем из него какие-то более очевидные бонусы?

— Приведу объяснение, лежащее в мифологической плоскости. Это одна из характеристик Перми: дремать и мечтать. Если и есть инициативы, то они наталкиваются на вязкость, невозможность реализации, бесконечные проволочки, какую-то первозданную пермскую пустоту.

— К слову, о пустоте. Мамин-Сибиряк называл Пермь «измышлением административной фантазии». Наверное, его нельзя обвинить в предвзятости: подобные мысли об искусственности города фиксируют в заметках и другие путешественники. Как вы считаете, к ХХI веку Перми удалось преодолеть вымороченность и пустоту?

— Однозначный ответ на этот вопрос отсутствует. Конечно, да. Потому что город меняется. Но, с другой стороны, пустота — в самой структуре Перми, в её рыхлости, растянутости, неоформленности и хаотичности застройки. Вот центр города, здесь стоят большущие ящики, облицованные керамической плиткой и сайдингом, — «торгово-развлекательные центры». По архитектуре это склады. Такие строят в аэропортах.

Город старательно уничтожает свой замечательный ландшафтный профиль. Природная основа Перми сильна и выразительна. Глубокие долины, холмистость, обилие малых рек, одна из которых — Стикс — уже по одному своему имени является невероятно интересным объектом. Всё это сегодня стремятся загнать под землю, выровнять, загладить. Есть энтузиасты, которые пермскую ландшафтную идентичность стремятся отстоять, но всё увязает в какой-то зыбкой трясине.

Бесконечные проекты, которые никак не могут реализоваться: галерея, здание оперного театра; по зоопарку подвижки произошли буквально в последнее время. Всё остаётся в планах. А что такое план? Без реализации — пус­тота, мечтание.

Отличный пример на ту же тему — идея поставить памятник комсомолу в очень значимом для города месте. В центре Перми собираются поставить шестиметровый бетонный комсомольский значок. Как могла прийти в голову такая идея — поставить знак в честь знака?! И что это, если не проявление пустоты?

В отношении к городу — существенное отличие от предприимчивого Екатеринбурга. Один маленький пример. Была у них башня. Недострой. 30 лет стояла, никому не нужна была и даже опасна. В ходе долгих переговоров удалось перевести её в муниципальную собственность, с тем чтобы Уральская горно-металлургическая компания снесла объект, а на его месте построила ледовый спортцентр на 15 тыс. зрителей, передав городу солидную долю в собственности. Какую бучу подняли екатеринбуржцы вокруг своей башни! Повторюсь, никаких рациональных резонов к тому не было. Если судить прагматически, ледовый дворец не в пример полезнее, чем недострой. Но город вплёл башню в свою ткань, для многих людей она стала хранительницей личных смыслов, историй. По сути, вокруг объекта случился большой стихийный фестиваль прóводов башни. Медиасопровождение, флешмобы, руферы, штурмующие башню, в кафе подавали и взрывали торты в форме башни, выпустили серию остроумных сувениров... Нарастили такой слой действий, историй, смыслов, мифов, что башня теперь навсегда останется в памяти Екатеринбурга. Создают видеоигру The Tower с тайной и приключениями. То есть проводы башни превратились в городской карнавал и дали импульс к творчеству. Обсуждается идея о памятнике башне. Вот это энергетика современного креативного города.

Есть какие-то безусловные прорывы в Перми. Но пока я вижу преобладание вязкости, хаотичности, случайности. Нет долгосрочных стратегических решений по ряду ключевых для Перми направлений, например по развитию центра города.

— Вам могут возразить, Владимир Васильевич. Почему проводы башни — это хорошо, а установка значка комсомола — плохо?

— Потому что проводы башни — это стихийная воля города, объединяющий порыв. А комсомольский значок — выражение корпоративной ностальгии. Я не против ностальгических переживаний руководителей пермского комсомола 1970—1980-х годов, это замечательные люди, но пусть локальная инциатива выражается локальным образом. Например, в виде значка на бывшем здании горкома. Но ставить бетонный значок на одной из важнейших градостроительных осей Перми — это грубое вмешательство в структуру, в ткань города, небрежение к нему, полное непонимание законов эстетики и самой сути Перми. Если здесь и нужен памятник, то другой.

— Какой?

— Тот, что действительно будет отражать смысл Перми и её интересы. Кому — об этом попозже. А пока приведу пример, как об этом можно думать. В своё время, когда шли дискуссии о месте для памятника Татищеву, Алексей Залазаев, замечательный скульптор, предлагал поставить конный памятник отцу-основателю города на Комсомольской площади в начале разбега градостроительной оси «Башня смерти — Кафедральный собор». Это была идея художника, который чувствует логику городского пространства и логику истории. В Татищеве Залазаев увидел посланца империи, учреждающей новый город. Но Пермь по-молотовски предпочла Татищева-инженера, сутулящегося на разгуляйской окраине и размышляющего, где бы заложить очередную медеплавильную печь.

— Есть ли, с вашей точки зрения, какие-то смыслы в слове «пермь», которые ещё не найдены, не проявлены, не используются?

— Прежде всего, недостаточно отрефлектирован сам акт дарования имени городу Екатериной Великой, его значение. К слову, о памятниках... Вот кому Пермь обязана более всего — Екатерине. Пётр I создавал Санкт-Петербург и заложил начало Российской империи, Екатерина II соединила точку на карте и слово «пермь», продолжив её строительство. Она дала месту имя, запустив генератор той самой пермской мифологии, о которой мы с вами ведём сейчас речь. Екатерининские генералы закладывали и строили Пермь, а не капитан артиллерии Татищев. Имя Екатерины вписывает город в имперский миф. Кстати, с чисто филологической точки зрения заметьте любопытное созвучие, такая изощрённая рифма: слово «иМПЕРия» анаграммирует слово «ПЕРМь».

Кстати, вот ещё над чем надо внимательно думать. Ведь Пермь — город в некотором смысле двуимённый: снаружи зыбкая оболочка Перми, а внутри — железный Молотов. Нельзя об этом имени забывать, с ним связана сильная идентичность города — милитарно-индустриальная, рабочая, инженерная. У её истоков стоит такая мощная фигура, как Николай Васильевич Воронцов, пермский Тор, первый директор Пермских пушечных заводов и создатель уникального по тем временам парового молота. Царь-молот — так о нём говорили.

— Вернёмся к «пермской пустоте». Положим, она есть. Может быть, её следует научиться использовать? Развернуть в некую «изюминку» места, характерную черту локуса.

— Ну что вы! Конечно, это не пойдёт! На этом поле Перми никогда не выиграть. Не превратиться в «уютный, провинциальный город», куда бы все ехали за тишиной и купеческими особняками — большую часть их давно снесли. Пермь прочно встала на рельсы современного индустриального, экономического, культурного развития! То, что вы предложили, подойдёт Кунгуру, к примеру. Но Пермь по всем параметрам (опять анаграмма!) входит в разряд городов, которым необходимо энергично развиваться. Развиваться либо проигрывать. Другого не дано. Потому, кстати, что рядом есть Екатеринбург, который может начать играть роль «пылесоса» по отношению к Перми, «отсасывая» человеческий ресурс. В этом смысле переезд Алексея Иванова из Перми в Екатеринбург был достаточно знаковым событием. А наш книжный островок «Пиотровский»? Мозговой центр этого проекта давно в Екатеринбурге.

Я уже не упоминаю о Москве или Питере, миграционные пути туда проторены давно. Сейчас много говорят о конкуренции городов. Так что сегодня куда более актуально думать не о какой-то «особенности» Перми, а о том, чтобы город стал по-современному комфортным, чтобы появились возможности для творческой реализации людей, чтобы художник мог стать художником здесь, не уезжая в столицу.

— Что же необходимо сделать городу, чтобы жители не разбегались, чтобы молодёжь оставалась жить в Перми?

— Поддерживать местные творческие и интеллектуальные институции, прежде всего — университеты, учебные заведения. Помогать развитию образования. Инвестировать в культуру, музеи, театры, городскую инфраструктуру комфорта. Приглашать новых, значимых в своих сферах, людей. Создавать новые культурные и учебные институции. В общем, давно это понятно и со всех трибун раздаётся: надо инвестировать в людей. В людей. А не в кукол.

К сожалению, нестандартным, творческим людям в Перми бывает непросто. Почитайте недавно опубликованную переписку двух пермских Александров — искусствоведа Доминяка с художником Репиным, почитайте, если сохранился, протокол обсуждения первой книги стихов Виталия Кальпиди в местном отделении Союза писателей — красноречивые документы. Да что далеко ходить, послушайте, что говорят о Курентзисе. У него ведь не только поклонники. Если типологически подойти, в городе работают законы провинциального социума с его ксенофобией. Это значит, что здесь не очень любят тех, кто слишком отличается, чересчур высовывается. В чём одно из свойств современного мегаполиса? На определённом этапе развития город перешагивает черту, за которой разнообразие становится необходимым, становятся необходимыми яркие, неординарные люди, возникают саморазвивающиеся и самодостаточные сообщества. И в Перми появилась новая молодая прослойка. Этих ребят видно, например, на вернисажах в PERMM. Много молодых, хороших лиц. Это радует!

Появление такой прослойки — одно из последствий пермской культурной революции. Напомню, это был серьёзный вклад Перми в конкуренцию городов за человеческий потенциал. И следует подумать, как продолжить это сильное энергетическое движение, как дать ему новый импульс, а не зацикливаться на разговорах о кознях варягов.

С другой стороны, многое зависит и от самих горожан. Когда городское сообщество начинает жить своей жизнью, поддерживать себя, продвигать свои инициативы, быть меньше подверженным давлению каких-то негативных общих трендов. Замечательное сообщество сложилось вокруг идеи охраны малых рек и включения их долин в городскую инфраструктуру отдыха.

— Раз уж мы с вами заговорили о культурной революции, уточню. С вашей точки зрения, она дала что-то пермскому тексту?

— Нет. Но ведь и не было такой цели. Это была мощная, яркая, подчерк­ну — удавшаяся попытка модернизировать пермскую культурную жизнь. Ввести её в русло современных требований, дискурсов, технологий. Сегодня, когда говорят о культурной революции, первым делом вспоминают Марата Гельмана. Не живого человека, конечно, а его демонизированный фантом — Чёрного Гельмана. И всё! А Курентзис когда появился в Перми? А Музей современного искусства? А Музей пермских древностей? Это всё плоды пермской культурной революции. При этом так называемая революция стремилась опереться на местную культурную традицию. Примеров тому множество. Приведу один из самых, пожалуй, раздражающих. Что такое красные человечки? Скульптуры, на которых сфокусировалась чуть ли не вся неприязнь пермяков к «нашествию варягов». Это конструктивистская интерпретация пермской деревянной скульптуры. Смелое игровое совмещение двух разных художественных традиций. Если возвращаться к пермскому тексту, то это как раз была попытка современной артикуляции одной из его коренных структур. А «Пермские ворота» Николая Полисского — это же пример погружения в глубину пермского текста.

И потом, культурная революция вырастила сотню, может, две молодых людей, которые стали мыслить иначе. Вдруг поняли, что художник — не только тот, кто стоит за мольбертом. Что искусство — более широкое понятие, и можно выражать себя по-разному. Процессы, что шли тогда, расширили людям горизонты, так что многие увидели: «Я могу делать искусство!» Потому что искусство — это прежде всего устройство головы, способ думать, средства же для выражения могут быть самыми разными.

— Вернусь к конкуренции городов... Владимир Васильевич, с вашей точки зрения, почему можно (нужно) остаться в Перми?

— У каждого свой жизненный сценарий. И у меня нет такого, знаете, тотального краеведческого патриотизма... В своё время воронежские ребята придумали замечательный слоган, ставший вирусным: «Люби Воронеж, Москва подождёт!» Этой фразой оформился важный порыв к преобразованию места, где ты живёшь. Сегодня это очень значимый тренд для крупных провинциальных городов, стремящихся быть не только особенными, но прежде всего современными, креативными. Но у меня, к сожалению, нет ответа, зачем нужно остаться именно в Перми.