Галина Юзефович: Критиком становится каждый, кто высказывается о книгах публично

— Почему современное состояние литературы вы назвали «плоским миром»?

— Для пояснения темы изменений в области литературы и литературной критики я использую метафору «плоский мир», знакомую читателям Терри Пратчетта. В его романах великая Вселенная лежит на спинах четырёх гигантских слонов, которые стоят на панцире черепахи А’Туин. То, что я вкладываю в этот образ, станет понятным в ходе разговора.

Для начала напомню, что само слово «критика» в переводе с греческого означает «судить», «решать». В России литературный критик всегда был отчасти политик, отчасти общественный трибун. То, что сегодня, спустя 150 лет, мы без труда узнаём на портретах звёзд российской литературной критики XIX века, говорит о том, что критика была чертовски важной частью общественной жизни — одновременно и публичным, и художественным высказыванием, включающим в себя науку и аналитику.

— Критика времён Чернышевского, Белинского и Добролюбова тесно связана с общественной мыслью и остросоциальными темами. А что происходит сегодня? Можно ли разграничить: вот — литература, а вот — реальная жизнь?

— Мне кажется, что сегодня грань между литературой и реальной жизнью гораздо заметнее и чётче. В России литература долгое время оставалась заменителем всего — от нормальной журналистики до нормальной психологии. Поэтому и реакция на неё, в том числе реакция критическая, часто бывала практически неотделима от реакции на происходящее вокруг. В советскую эпоху критик превратился в опасную фигуру, от чьего вердикта буквально зависела хрупкая жизнь творца. Сейчас, слава богу, это уже не так, и мы наконец можем, говоря о литературе, говорить именно о литературе, а не о чём-то другом.

— Вы не критикуете литературные произведения, а только рекомендуете достойные внимания читателей?

— Прежние представления о критике совершенно не соотносятся с сегодняшними реалиями. С нашей профессией буквально за 15—20 лет произошли необратимые изменения. Критики перестали быть страшными и могущественными — они вообще почти перестали существовать и уж точно перестали писать литературу о литературе, которая вызывает масштабную дискуссию в обществе. Это связано с глобальными изменениями в самой литературе и шире — в культуре. Жёсткая иерархия, существовавшая на протяжении многих веков и делившая культуру на высокую и низкую, а литературу — на классическую и массовую, исчезла. Деление литературы по сортам было напрямую связано с социальной стратификацией. В той модели мира были необходимы эксперты, которые решали судьбу литературного произведения и определяли выбор читателя.

— Когда и почему исчезла иерархическая система в современной культуре?

— Стремительный распад привычной, логичной и выверенной временем картины мира пришёлся на начало 1980-х годов. Но устойчивые иерархии не рушатся просто так: для этого был целый ряд причин; наиболее весомые из них относились к области социальной жизни и возникли в США, где произошла смена элит. До 1980 года, чтобы попасть в привилегированное общество, человек располагал только двумя путями: он мог родиться в элитарной семье или планомерно и небыстро подняться на социальном лифте, а в 1980-е появилось новое поколение элиты — «яппи» (young urban professionals — молодые городские профессионалы), причём наверху общества они оказались, минуя стандартные пути достижения социального успеха. Это поколение сломало связь между системой культурного потребления и социальным статусом. Нынешнее поколение миллиардеров в мятых футболках, вроде Цукерберга, — родом оттуда.

Возникла новая социальная реальность, которая была поддержана на уровне философии и культурологии. Одним из её идеологов стал французский философ и семиотик, представитель постструктурализма Ролан Барт, провозгласивший, что «автор умер», а читатель в любом тексте вычитывает то, на что ему хватает квалификации, а не то, «что хотел сказать автор». Эта идея оказалась живучей: книга создаётся не в тот момент, когда пишется, а тогда, когда читается. Каждый из нас одну и ту же книгу прочитывает по-разному, опираясь на свой жизненный опыт, исходя из того, какая на улице погода, и прочий контекст. В такой ситуации невозможно делить книги на сорта: высоколобая и массовая культура утратили свои чёткие границы. Сегодня культурные предпочтения ничего не говорят о социальном статусе человека.

— Как это связано с тем, что критика утратила свою роль строгого судьи, решающего, какого качества то или иное художественное произведение?

— Сегодня критиком становится любой человек, высказывающийся о культуре. Каждый из нас получил по факту полномочия критика и право высказываться на любую тему публично. В первую очередь это связано с широким распространением социальных сетей. Мы живём
в тяжёлое и неприятное время, когда культурный и литературный мир сплющился: все книги стали одинаковы, потому что каждый в них находит что-то своё. Все мнения о книгах тоже стали одинаковы: суждение доктора наук, специалиста по литературе Серебряного века имеет примерно такое же количество доверяющих ему людей, что и отзыв школьницы, написавшей в своём блоге о стихах Цветаевой. Когда я говорю, что мир стал плоским, имею в виду эти реалии нашего времени. Решая, стоит ли читать Достоевского, нормальный молодой человек идёт в интернет — изучать отзывы. В этом качестве Достоевский уравнялся не только с таким автором, как Донцова, но и, например, с утюгом. Ведь, выбирая утюг, мы тоже читаем отзывы...

— Можно ли изменить эту картину и сделать мир литературы снова объёмным?

— Такие попытки предпринимались довольно активно, многих «плоский мир» не устраивает. На самом деле разница между высокой и низкой литературой есть. Самая известная попытка обозначить эту разницу — книга американского историка и литературного критика Гарольда Блума «Западный канон», написанная и вышедшая в свет на Западе в 1994 году. На русский язык она переведена лишь год назад. «Западный канон» вызвал чудовищный скандал. В пантеон лучших писателей всех времён и народов, по версии автора, вошли произведения 26 «белых мёртвых мужчин». В западном обществе разгорелись споры о том, почему в этом списке нет ни одного великого китайского писателя, ни одного афроамериканца, ни одной женщины и так далее. Книга послужила поводом для пересмотра критериев, по которым вообще формируется канон в культуре, с учётом принципа справедливости. Но идея Блума возродить канон не была и не будет успешной. Канон кончился. По данным поисковика Google, сегодня в мире существует 129 864 880 книжных наименований, и это только издания, имеющие все формальные показатели книги, сюда не входят блоги, самиздат и так далее. Для этой цифры уже невозможно склеить иерархию. Ни один критик не способен проанализировать такой объём книг, чтобы представить читателю наиболее значимые произведения.

— Как в этой ситуации формируется выбор читателей?

— Сегодня все читают разное, а единого актуального канона больше нет. Раньше актуальный канон формировали две институции: литературные премии и квалифицированная литературная критика. Неделю назад была опубликована, на мой взгляд, великая новость: корпорация Man Group отказалась спонсировать британскую Букеровскую премию. Это связано с тем, что одна из самых авторитетных в мире литературных премий лет пять назад перестала влиять на читательские предпочтения. Издатели перестали прислушиваться к выбору жюри «Букера».

Все знают, что случилось с Нобелевской премией по литературе в прошлом году, и в текущем она вручаться тоже не будет. При схожих обстоятельствах в прошлом году скончался и «Русский Букер». Премии схлопываются именно потому, что читатели перестают ориентироваться на мнение экспертов.

Теперь мы получаем рекомендации не в виде единого для всех потока информации, а более сложным и менее удобным
в эксплуатации образом. Книги текут к нам по разветвлённой сети каналов: это рекомендации издателей, переводчиков, независимых книжных магазинов, критиков, блогеров, селебрити и других людей, мнению которых мы доверяем.

— Какое место в этом потоке рекомендаций отведено литературной критике?

— Критики всё больше сливаются с группой блогеров. Монополию литературная критика утратила. Соответственно, мы лишены надёжного инструментария, который позволяет нам однозначно ориентировать читателей в пространстве литературы. Образно говоря, если раньше мы жили в комфортном мегаполисе с дорожными знаками, то теперь он зарос джунглями и каждый сам прокладывает в них тропу. Мне кажется, важно понимать, что если какой-то автор нам «не заходит», то чаще всего проблема в нас, а не в книге.

— Вы сказали о том, что литературные премии схлопываются. Но в прошлом году была создана новая российская премия «Будущее время». На что она способна повлиять: в целом на развитие литературного процесса, на выбор читателей и рыночный спрос?

— «Будущее время» — премия небольшая, жанровая и нишевая, поэтому задачи её куда скромнее и локальнее: она всего лишь стремится, с одной стороны, дать шанс на читательское внимание молодым, начинающим авторам, а с другой — возродить среди них интерес к малой прозаической форме (премия вручается за рассказ) и жанру научной фантастики. Создатели премии не стремятся напрямую влиять на читательские предпочтения — скорее, это проект, рассчитанный на долгую перспективу. Мы надеемся поддержать новую генерацию авторов, пишущих на русском языке и интересующихся вопросами будущего, прогресса и технологий, и, даст бог, через десять лет плоды этих усилий станут заметны всем.

— Какими критериями вы руководствуетесь, когда выбираете книги для обзоров «Медузы»?

— Стыдно говорить вслух, но в большинстве случаев я пишу про те книги, которые мне самой нравятся. Никакого другого критерия у меня нет, и я перестала верить в его существование. В своё оправдание могу сказать, что очень давно и много читаю, поэтому у меня выработалась профессиональная интуиция. В литературе некоторые вещи я сначала чувствую, а потом уже рационально объясняю. Кроме того, у меня широкий спектр предпочтений и я редко пишу о том, что не вызывает во мне живого чувства.