«Проект П»: от расцвета до заката

Вся культурная политика последнего времени находилась в рамках «Пермского культурного проекта». Назовём его «проект П». Содержание реально определялось командой его инициаторов; они транслировали свои вкусы, свой стиль мышления и свои политические пристрастия через созданные институции и события. Всё это должно было преобразить город.

Пропаганда. Наиболее пафосно и наивно высказывался Борис Мильграм. Он говорил, что не знает, «что такое русская культура»; что хочет превратить Пермь в европейский город (от гротескной амбициозности бывшего министра культуры сегодня даже неловко). Марат Гельман говорил, что они создадут «новую культурную столицу», превратят Пермь в «Мекку современного искусства».

Сегодня все это просто смешно, а ещё недавно вызывало злобу: «Да что они нас, за дураков держат?!» Нет, не держат, но держали. И иногда проговаривались, как сильно они не любят нашу культуру (русскую, советскую, провинциальную — всякую), как хотят пересоздать всё по собственному образу и подобию. Иногда начатое движение совсем уж выходило за рамки приличия — например, когда детский хор исполнил «Мурку».

Тусовка. Для выполнения задач по зачистке культурного «русского бедного» и возделывания «европейского богатого» вызвались не самый успешный театральный режиссёр Борис Мильграм, самое скандальное лицо в мире российского искусства Марат Гельман, абсолютно далёкий от культуры Николай Новичков, пропагандист новой драматургии и театра без декораций Эдуард Бояков, а также один андеграундный музыкальный продюсер, один известный в узких кругах поэт и другие, не менее достойные лица, включая комического ролевого персонажа молодёжной попсы рэпера Сяву (своего рода «Верка Сердючка для гопников»).

Нельзя сказать, что все проекты Гельмана неудачны, что у Боякова нет заслуг перед «Золотой маской», что Андрей Родионов — самый бездарный поэт современности. Нельзя сказать, что Александр Чепарухин продвигает бесталанную музыку. Но каждый из агентов тусовки по отдельности неоднозначен, а в совокупности они способны вызывать редкое раздражение.

Вела себя тусовка вызывающе. Она явно не хотела и не могла нести мир, не желала договариваться, она не могла и не хотела соответствовать ни запросам широких слоёв, ни культурным ценностям прикамской интеллигенции. Поэтому культурная революция изначально была интервенцией.

Институции. Тусовка создала свои центры. В исторически ценном здании Речного вокзала открылся Музей современного искусства PERMM. Здесь выставлялись самые одиозные художники и самые скандальные работы, оценённые значительной частью публики как кощунственные, антипатриотичные, безнравственные. Вместо того чтобы дать пространство для чего-то более традиционного и тем самым реализовать на деле культурный плюрализм, Гельман оппонентов называл «мракобесами».

Негодование городской интеллигенции вызывал и Пермский центр развития дизайна, а его бессмысленные деяния вызывали у простых горожан усмешку. Я помню, как работавший в Перми и, видимо, не оценённый здесь по достоинству дизайнер Артемий Лебедев ругал город и горожан непечатными словами в своём ЖЖ; тогда было понятно, что в этих «лабораторных центрах» нет ничего, кроме презрения. Презрения к моему городу и к моим землякам.

Малая сцена драматического театра была отдана на откуп под новодрамовские «эксперименты». Впрочем, ни одного реального эксперимента, ни одного яркого события здесь не было — и быть не могло. Сначала Эдуард Бояков заявил, что делает театр для продвинутой публики с дорогими билетами, чтобы случайных зрителей не было. На театре (так говорили в старину) матом ругался рэпер Сява. Билеты распространялись по символическим ценам. Студентов все время приглашали чуть не бесплатно посещать театральные действа.

Для части же горожан, конечно, это был симулякр вовлечённости в современность. Но не будем судить строго тех, кто перепутал язык привоза с языком современного искусства: должны же в провинции жить не только культурные и эрудированные люди, но и настоящие провинциалы, бездумно рвущиеся ко всему, что притворяется столичным!

Пространство. Город между тем захватывался новыми визуальными образами. Гигантская табуретка, выложенная из брёвен. Кирпичное надкушенное яблоко — демонстративный мусор, брошенный возле краевой библиотеки...

Бездарная скульптура LOVE — бессмысленная и непривлекательная пародия на знаменитую скульптуру Роберта Индианы в Нью-Йорке... IconMan — человечек, сложенный из «иконок», на уровне поделок девятилетних мальчиков, насмотревшихся «Трансформеров» и не наигравшихся конструктором Lego... Красные человечки — для кого-то прикольные, для кого-то жутковатые истуканчики... На стенах, на заборах бесконечная мазня, превратившая серую грязь промышленного города в грязь цветную, какая открывается взору тяжким похмельным утром после всенародных гуляний.

Время. Бесконечный фестиваль. Иные дни проходили удачно, иные — скучно. Значительная часть фестивалей за пределами Перми была попросту лишена смысла и вкуса. Но до этого никому не было дела, поскольку в краевой столице длился вечный торжественный приём тусовкой самой себя; к торжествам допускались провинциалы, оголтело рвущиеся к столичности.

Кстати, если бы в Перми молодой учёный имел жильё и было бы побольше современных больниц, город вполне стал бы настоящим культурным центром. Здесь же был устроен бесконечный праздник, сама бесконечность которого обессмысливала все события и разъедала изнутри понятие праздника (праздники — редкие моменты времени на фоне будних дней, а не наоборот).

Для сопровождения всего этого «проекта П» сами агенты тусовки читали лекции, выступали по телевидению. Было это чаще всего непрофессионально, скучно, однотонно. Особенно утомительны были речи министров, обещавших золотые горы и вещавших на языке проектно-инновационного утопизма эпохи Дмитрия Медведева.

Короче говоря, «проект П» — это материализация внутреннего мира тусовки в пространстве одного города. Это такой Угрюм-Бурчеев эпохи постпостмодерна.

Когда говорят об интенсивности культурной жизни города эпохи «проекта П», хочется напомнить, что интенсивное развитие культуры само по себе не есть благо. Команда Геббельса устроила в Германии весьма интенсивную культурную жизнь. К числу культурных практик можно отнести каннибализм, порнографию, даже войну. Не то чтобы я приравниваю «проект П» к такого рода практикам, а лишь напоминаю: скорость и объём культурных инноваций могут быть злокачественными.

Вероятно, сказанное покажется кому-то консервативным. Новые музеи, теат­ры, новые культурные персоналии мне вроде бы не нравятся. Работать я предлагаю на фронтах сбережения и реабилитации. А в проект не верю. На самом деле я верю в большие культурные проекты.

Культурные центры создаются историческими вихрями. Другие варианты мне, увы, неизвестны. И мне кажется, что «консервативные» противники культурной революции в большинстве своём — приверженцы подлинных исторических прорывов, а её «креативные» сторонники хотели бы остановить историю и погрузиться в увлекательный сон.

Что же теперь делать? Решать первоочередные задачи:

1. Выявлять и охранять объекты культурного наследия, собирать архивы, формировать и беречь коллекции. Это главная задача, поскольку реальность — это полноценная гуманитарная катастрофа. Уничтожен слой культурного наследия, кто же будет за это отвечать? Разве можно предъявить в ответ какой-нибудь фестиваль «Перунов день» с кулачными боями и массовой попойкой? Вдумайтесь: происходит гуманитарная катастрофа, мы будем отвечать за неё перед потомками и уже отвечаем перед предками.

2. Идти в зоны социального бедствия. Необходима культурная реабилитация неблагополучных территорий, нужна армия культурных работников, способных на многолетнюю, изматывающую работу в таких территориях. На что может влиять культурная политика? На суициды, наркоманию и алкоголизм, на состояние семьи, на общую атмосферу. Пока реализуются замечательные проекты, расцветают чудесные музеи ложки или каски, в этих зонах царят смерть и депрессия. Нужно уметь выявлять и удовлетворять культурные потребности живых людей — посредством «полевого» опыта, общения с подростками и родителями, рабочими и безработными. Людям некуда сходить в кино, люди давно уже просто не слышали благородную и при этом понятную для них речь. В армию бойцов настоящего культурного фронта и нужно вложиться. А вкладываться в проекты и дальше — значит длить коллективный сон.

3. Срочно выходить из режима проектной работы. Необходим чудовищный рутинный труд по сохранению культурного наследия и культурной реабилитации зон неблагополучия — рутинный труд со стратегическими целями. Хватит наращивать проекты, хоть это и весьма занимательно, увлекательно и — что скрывать — на фоне наших унизительных доходов немного прибыльно. Проекты не избывают катастрофу, а создают новые симуляционные зоны для бегства от реальности.

4. Создать полноценные механизмы общественного контроля. Если в самом деле хочется, чтобы культурная жизнь не теряла своей интенсивности, пусть она перестанет быть материализацией чужих сновидений. Пусть работает совет, занимающийся координационной и организационной деятельностью. Пусть каждый объект паблик-арта проходит открытое обсуждение — по опыту европейских городов. Пусть будет не одна команда, а открытый конкурс команд, борющихся за право реализовывать очередной «проект», если уж он так сильно нужен.

В принципе, я понимаю, что конкурсы, обсуждения, утверждения могут просто заморозить всю интенсивность и дать дорогу посредственности, компромиссам, конъюнктурщикам и т. п. Для того чтобы этого не случилось, совет должен работать хорошо — слаженно и качественно; нужно учиться общению, обмену мнениями, выработке конструктивной позиции. Без этой технологически весьма трудно осуществимой базы лучше жить без «проекта П». Иначе город и край снова будут коллективно видеть сновидения очередной команды культуртрегеров.