«Гений и мир. Может ли первый отстоять себя в этом противостоянии?»

В кинотеатрах города можно посмотреть фильм Андрея Кончаловского «Грех». Эпизоды из жизни легендарного художника эпохи Возрождения Микеланджело Буонаротти уже вызвали спорные оценки критиков. Одни называют ленту большой неудачей режиссёра, другие — вершиной его достижений. Мы обсудили «Грех» с историком, культурологом, кандидатом исторических наук, доцентом кафедры всеобщей истории ПГНИУ Вячеславом Раковым.

— Конечно, «Грех» — это не подробная биография художника в стиле ЖЗЛ, которая, возможно, была бы легче для восприятия. Андрей Кончаловский отказался разжёвывать зрителям очевидное для него самого: подробности судьбы Микеланджело, исторические обстоятельства, в которых он жил и творил. «Грех» требует серьёзной интеллектуальной работы во время просмотра и после него.

— И до просмотра тоже. На месте человека, который идёт на этот фильм, я предварительно ознакомился бы с биографией Микеланджело и в целом с историей Италии конца XV — первой половины XVI века. Такой бэкграунд необходим, чтобы понять, что эпоха Возрождения — это особенное время, где слились в единое целое самые разные традиции. В центре культуры Ренессанса — интерес к человеку. Прежде всего, творческому человеку. В тот период, пожалуй, впервые в истории был открыт феномен творческой личности. Такой, как Микеланджело. Поэтому у Кончаловского, как мне кажется, получился не столько биографический, сколько исторический фильм. Эпоха Возрождения представлена в фильме колоритно и, я бы сказал, физиологично. Её нельзя представить лишь фоном. Вышел портрет героя внутри (а не на фоне) эпохи.

А если говорить о главном герое, то основная коллизия, связанная с ним, состоит в противоречии между его личной верой в искусство и банальной (и вместе с тем властно внушающей себя) жизнью, которая не только окружает Микеланджело, но также вторгается в его сознание и гудит там, как пчелиный рой, пытаясь заглушить его собственный, внутренний голос. Иными словами, перед нами столкновение внутреннего мира художника, требующего воплощения в произведениях искусства, и его социальной среды, которая всячески препятствует этому. Гений и мир. Может ли первый отстоять себя в этом противостоянии? У Микеланджело это получилось.

— Удивительно, почему это произошло? В «Грехе» Микеланджело вовсе не ведёт себя как выдающаяся личность. Он скуп, изворотлив, умеет лавировать между влиятельными заказчиками из семей Медичи и делла Ровере и всегда иметь профит. Что помогло этому внешне очень банальному обывателю быть гениальным проводником в мир потусторонней красоты?

— Думаю, во-первых, пассионарность в гумилёвском (Л. Н. Гумилёв — этнолог и историк — сын Н. С. Гумилёва и А. А. Ахматовой — ред.) смысле этого слова. Или, если угодно, предопределённость судьбы. А во-вторых, умение радоваться жизни, которое отличало Микеланджело от остальных «титанов Возрождения». Если Леонардо да Винчи — это отрешённый и «прохладный» («холодный»?) гений, если Рафаэль — гармоничный и тёплый, то Микеланджело — горячий и страстный. Ему было интересно жить. Он не чурался женщин. Самая известная дама его сердца — Виттория Колонна — интеллектуал и поэтесса, с которой Микеланджело долго переписывался. Их отношения, впрочем, были платоническими.

Микеланджело не ограничивался выполнением заказов кланов Медичи и делла Ровере. Его «Пьетá» и «Давид» выполнены для других заказчиков. Как и его «Страшный суд» и проект купола св. Петра. Он не ограничивал себя рамками лишь одного вида искусства: он был скульптором, художником, архитектором и поэтом (его сонеты — неотъемлемая часть истории итальянской и европейской литературы). Давно замечено, что искусство терапевтично, поскольку оно придаёт жизни смысл, выводя её в область надперсонального. Творчество помогло Микеланджело выстоять в борьбе с жизнью и в борьбе с собой — со своим тёмным двойником, который есть в каждом из нас.

— Первоначально планировалось назвать фильм «Монстр» — так же, как мраморную глыбу, из которой в итоге появится скульптура Давида. Но почему в итоге было выбрано название «Грех», мне осталось не совсем ясно. Я не увидела в фильме выраженного экзистенциального начала. Разве что сцена встречи Микеланджело с призраком Данте говорит об этом.

— О выборе Кончаловским названия для своего фильма можно лишь гадать. Мой вариант «гадания» таков: «грех» в фильме — это обобщённая метафора мира, в стихии которого мы неизбежно погружены. Возрождение с его «реабилитацией плоти» (а не только культом творческой личности и «открытием человека») мало что изменило в этой жизни. В фильме это хорошо показано. Прекрасные полотна, скульптуры и дворцы лишь оттеняли грязь и наготу человеческого существования. Иными словами, грех присутствует в самой основе жизни, это нечто неизбывное. И иллюзии здесь неуместны. Можно снизить степень «греховности», но нельзя искоренить сам грех. Впрочем, «средство от греха» всё же есть: это, если говорить на языке христианской веры, ежедневное восхождение на Крест, то есть «смерть» во имя «воскресения». Но это легко сказать…

В этом смысле Микеланджело был всего лишь человеком. Другое дело, что личная греховность не помешала ему стать великим художником.

Если мои предположения относительно названия фильма близки к тому, что сам Кончаловский имел в виду под словом «грех», то он, надо признать, снял вполне христианский фильм, содержащий в себе если и не выраженное, то подспудно присутствующее экзистенциальное начало.

— Судя по фильму, у художника в эпоху Возрождения была абсолютная власть. Если Медичи и делла Ровере обладали деньгами, то Микеланджело мог обеспечить им «билет в вечность», делая гробницы для их усыпальниц. Как вы думаете, что в наше время может служить «билетом в вечность» и кто может его дать?

— Действительно, в эпоху Возрождения искусство впервые в истории Европы стало idée fixe. К искусству стали относиться сверхсерьёзно, потому что только с его помощью можно было, как считали тогда, себя увековечить. В наше время медиатором между человеком и вечностью едва ли может оказаться художник — хотя бы потому, что утрачена вера в «волшебную силу искусства». Художник перестал быть сакральной фигурой. Не в его власти сообщать кому бы то ни было отблеск вечности. Ныне мы живем в эпоху тотальной десакрализации. Искусство и культура в целом призваны уводить нас от скуки, развлекать нас. Они утратили миссию, сохранив лишь функции. В эпоху Возрождения, как я уже говорил, искусство рассматривалось как инструмент преображения мира и человека, а художник — как «второй бог», как писали в то время. Сейчас всё намного прозаичней: искусство — это часть «потребительской корзины». Если оно стоит слишком дорого, то можно и без него… Точнее, мы заходим в интернет и находим то, что нам нужно, по дешёвке. Сейчас мы живём в трезвом и простом мире.

И всё же есть ли что-то в нашем сегодняшнем мире, способное стать мостом в вечность? Потенциально проводниками в вечность по-прежнему остаются вера и творчество. Другое дело, что в простом (упрощённом) мире воспользоваться услугами этих проводников непросто.

— Простом и примитивном. Парадоксально, что при этом наш мир технически усложняется с огромной скоростью.

— Да, технологии усложняются… но при этом на ценностном уровне мир становится проще. До второй половины XX века мир определяли ценности, за которые можно было умереть. Во второй половине прошлого столетия — после того как угасло несколько вспышек молодёжных революций, — ценностное напряжение стало сходить на нет.

Я хорошо помню время расцвета советской рок-культуры в 90-е годы прошлого века. Концерты были подобием древних мистерией, в них присутствовало нечто радикально нетривиальное, некий глубокий «драйв». Мы чувствовали себя живыми. Это чувство стремительно исчезает в «нулевые».

Сейчас уже мало во что можно верить всерьёз. Есть деньги, есть физическое здоровье, есть обычные житейские радости и удовольствия — и этого довольно.

— Но ведь смерть до сих пор никто не отменял. Она по-прежнему представляет собой проблему. Смерть всегда была поводом для рождения ценностных систем координат, которые все базировались на принятии того факта, что мы умрём, и отсюда возникали различные ответы на вопрос, ради чего и зачем жить. Сейчас разве нет ответа?

— Да, смерть никто не отменял, но о смерти можно не думать: живи, пока живётся, и радуйся, пока можешь. В отличие от прошлых веков, для многих сейчас смерть не является проблемой. Эту мысль подтверждают многие современные мыслители. Например, французский историк Филипп Арьес в книге «Человек перед лицом смерти» пишет: «Смерть больше не вносит в ритм жизни общества паузы. Человек исчезает мгновенно. В городах всё отныне происходит так, словно никто больше не умирает». Напротив, в Средние века смерть воспринималась как нечто очень важное, как то, что определяло горизонт существования. Для христианина смерть — это серьёзно. Поэтому со смертью нужно «работать». Как? Немного умирать каждый день. Символически, разумеется. Я называю это: «сто граммов смерти натощак». Если ты периодически (лучше — каждый день) не сбрасываешь свою ветхую оболочку, у тебя нет шансов возродиться. Ты должен идти путём зерна: умирая, воскресать. Это целая философия смерти, которую современность утратила. Сейчас мы вынесли смерть за скобки. Смерть для нас перестала быть таинством. Смерть воспринимается сейчас как скучная вещь: закопать и забыть.

— Если бы Микеланджело жил сейчас, то был ли бы он Микеланджело?

— Микеланджело породило Возрождение. Сложно сказать, может ли наше время породить таких людей. Для этого, как мне кажется, мало питательной почвы.

Возможно, в наши дни Микеланджело был бы просто городским сумасшедшим, ведь он, судя по всему, гений с сумасшедшинкой. Впрочем, его практическая хватка вполне могла бы сделать из него хорошего профессионала. Только вот могла ли бы проявиться сумасшедшинка Микеланджело в полную творческую силу в наше «трезвое» время, слишком часто исключающее «полёты во сне и наяву»?

Разумеется, и в наше время есть люди с сумасшедшинкой. Они уравновешивают и дополняют Норму, существуя на её границе. Запрос на таких людей появляется в XX веке после длительной паузы, приходящейся на XVII—XIX вв., когда «безумцы», не вписывавшиеся в рационально упорядоченный социальный порядок (чуть было не сказал: «режим»), исчезают из социума, перемещаясь в клиники для душевнобольных (читайте М. Фуко).

Современные «безумцы» определённо скрашивают нашу жизнь, пробивая заскорузлую корку привычек и создавая здоровый баланс здешнего (привычного) и иного (непривычного).

И всё же их роль ограничивается определёнными социальными амплуа, определёнными масками, прежде всего — масками шута и скомороха. Справедливости ради сюда нужно добавить более серьёзных «безумцев», выступающих в качестве носителей определённых социальных и философских идей и программ (например, Виктор Цой или Борис Гребенщиков).

Вписался ли бы в этот строй Микеланджело? А главное, поддержала ли бы наша эпоха его творческий титанизм и его этические (максималистские) установки, как это сделала эпоха Возрождения? Я не возьмусь ответить на этот вопрос. Повторю: полная «формула Микеланджело» — это Время + Человек.

— Румынский историк культуры Йоан Кулиану утверждал, что Возрождение — это последняя эпоха, в которой люди жили не только в ординарном мире объективных величин, но и в мире Воображаемого: магии, снов, фантазий. Иными словами, люди вроде Микеланджело — это люди принципиально другой породы внутреннего мира. Можем ли мы понять таких людей, живя в совершенно иных внутренних и внешних условиях?

— Да, в эпоху Возрождения люди жили в сложном, но при этом достаточно гармоничном мире. Не одностороннем. Произошло открытие тела, произошла, можно сказать, первая сексуальная революция. С другой стороны, в культуре этого времени присутствовали идеальное начало, вера в искусство, в божественный мир. Мир, повторю, всё ещё был божественным. В отличие от Средневековья, в нём не подвергалась остракизму плоть. В отличие от XVIII—XX веков, в нём признавалась реальность иного мира. Ренессансный космос всё ещё был живым и тёплым. Историк науки середины XX века Александр Койрэ писал, что в XVII веке произошло «разрушение космоса» и человек перестал восприниматься как органичная часть бытийного целого. Космос стал «объектом», то есть стал пониматься как нечто внешнее по отношению к человеку. Сложилась «субъектно-объектная парадигма». Мир для человека перестал быть «своим».

— И волшебным. Наша внутренняя жизнь очень много потеряла от этого. Очень немногие ощущают себя творческими и свободными людьми. Большинство вязнет в том или ином неврозе. Неофрейдист Карен Хорни писала даже, что мы, нынешние — это цивилизация невротиков. Нам нужен новый Микеланджело, который вернёт в наш мир волшебство.

— Процессы технологизации и девальвации культурных смыслов, убыстряющийся темп жизни, сгущающаяся атмосфера скуки и тревоги (пока не переходящей в метафизическую тоску) действительно ведут к нарастающему психологическому напряжению. Депрессия, стресс — наши постоянные спутники. Если человечество захочет быть более здоровым, то нам придётся признать, что должна произойти переоценка и реабилитация ценностей, что нам нужны механизмы преодоления отчуждённости от самих себя и от мира. Возможно, мы вступаем в полосу антропологического кризиса, из которого человек может выйти другим. В случае благополучного разрешения этого кризиса появятся люди новой генерации (ментальной, психической, духовной…), которые на собственном примере покажут нам пути выхода в новую реальность. Чтобы не заходить слишком далеко в своих фантазиях, закончу тем, что отошлю читателя к книге В. В. Бибихина «Новый Ренессанс», вышедшей в 1998 году. Основное чувство этой книги — тревога за будущее, основная мысль — возврат от «новейшего декаданса одиноких толп» и «инструментализации интеллекта» к раскованному сознанию новой эпохи. К новому Ренессансу.

Благодарим кинотеатр «Премьер» за помощь с просмотром фильма