«Завод Шпагина» превращается в дичайший винегрет»
Директор Музея современного искусства PERMM Наиля Аллахвердиева — о планах на год и перспективах пермской культурной политики
Наиля Аллахвердиева
Олег Веглин
— У вас в ближайшее время открывается первая в новом году выставка. Что в ней необычного?
— Это большой проект, который готовился на два города — мы работали вместе с «Арсеналом» в Нижнем Новгороде. Концепция выставки «Extemporary: искусство вне времени» придумана датским куратором Токе Люккебергом, директором Центра современного искусства Tranen в Копенгагене. Она объединяет работы художников из Дании, США и России.
Выставка исследует состояние постоянно ускоряющегося настоящего и то, что прошлое всё больше занимает пространство нашего воображения: быстрое проскакивание из настоящего в пустоту будущего неизбежно разворачивает нас назад — туда, где есть содержание, которое мы можем интерпретировать и изучать. В то время как всё — от изменения климата до научно-технических разработок — характеризуется ускорением и быстрым ростом, текущий момент всё труднее зафиксировать и понять.
Вопрос, который задаёт выставка: к чему мы ближе — к апокалиптическому коллапсу жизни или к технологическому бессмертию?
В работе Якоба Кудска Стиенсена «Ре-анимация» использован брачный зов птицы кауаи, записанный в 1975 году. Птица исчезла в 1987-м, и художник реанимирует саму птицу и её брачный призыв в виртуальном симуляторе, где она продолжает жить и вечно готова к воспроизводству.
Антон Видокле в своём видео «Бессмертие для всех: Кинотрилогия о русском космизме» исследует идеи русского философа Николая Фёдорова о воскрешении всех мёртвых и населении ими других планет, а Расмус Мюруп исследует плейстоцен, ледниковый период, где появляется человек и начинает оказывать радикальное влияние на изменения в природе.
Экспозиционно это выглядит как нечто среднее между лабораторией будущего и павильоном для съёмок исторического фильма про ледниковый период.
Выставка ориентирована на искушённого зрителя, но мы надеемся, что её визуальная сложность будет компенсироваться актуальностью её проблематики, которая понятна всем, и развёрнутыми аннотациями ко всем экспонатам.
— Что нам ещё предстоит увидеть в музее PERMM в этом году?
— После Extemporary у нас пройдут параллельно два проекта, посвящённые хрупкости и уязвимости: это персональная выставка Венеры Казаровой, которая займёт два этажа, и персональная выставка Евгении Брандт. Оба проекта курирует Любовь Шмыкова. Первые два этажа будут посвящены историям «маленькой девочки», которая через красоту борется с несовершенством мира, с войной, со своими страхами, а последний этаж —фотоисследованию о трудных подростках, которые боятся заявить о своей чувствительности и прячут её под внешней агрессией и брутальностью.
Летом в рамках Дягилевского фестиваля мы откроем большую персональную выставку Лены Слобцевой. Выставка открывается в важный для города период, когда здесь максимальное количество гостей. Мы традиционно в рамках Дягилевского фестиваля стремимся делать большие персональные проекты российских художников: в каком-то смысле это дань тем ценностям, о которых заявлял Дягилев в рамках «Русских сезонов», открывая русских художников миру. Лена Слобцева живёт в Перми, стремительно растёт, набирает обороты, у неё сейчас очень хороший период выхода в новый масштаб. Судя по её последним инсталляциям, ей тесно внутри коллективных сборных проектов, а персональной выставки у неё до сих пор не было. Это будет открытие для нас всех, тем более что в прошлом году Лена ярко заявила о себе в Брюсселе в рамках выставки «Немосква», создав большую мультимедийную инсталляцию, высоко оцененную экспертами. Её мы тоже в рамках нашей выставки покажем.
В августе мы повторим на нашей площадке проект «НИИ всего», который с большим успехом прошёл в Фестивальном доме на эспланаде в прошлом году. Это уникальная картонная мастерская, придуманная командой «Бюро фантастических исследований». Мы хотим закрепить этот опыт и дать возможность аудитории, которая прошла через этот творческий университет, получить новые знания. Темы и факультеты, скорее всего, будут другими. Искренне считаю, что это лучший картонный проект страны, и он — пермский.
После энергичного и весёлого завершения лета мы переходим к выставке «Стикс» Александра Морозова, которая развернётся на всех этажах музея. Это ещё одно посвящение пермским малым рекам. То, что в Перми течёт Стикс, стало большим открытием для художника из Санкт-Петербурга. Морозов в прошлом году делал выставку «Акчим. Координаты» в Пермской художественной галерее — великий проект, основанный на сюжетах пермской истории и ставший лауреатом Курёхинской премии в номинации «Лучшее произведение искусства». В каком-то смысле наша выставка — это продолжение этой истории, это диалог с Пермской художественной галереей, поддержка и масштабирование сюжета «Акчима», но на другом материале. Выставка «Стикс» — метафора, в которой перемешаны реальность пермской речки, её звуковой ландшафт и мифологический Стикс как река жизни и смерти. В техническом отношении это самый сложный проект этого года, мы к нему уже сейчас готовимся.
В конец года мы приходим с выставкой «Далекие планеты ДАП», потому что в этом году юбилей Дмитрия Александровича Пригова, мы хотим его отметить, и, поскольку большая персональная выставка Пригова у нас уже была в 2014 году, то будет проект — посвящение художнику.
Участникам проекта «Дальние планеты ДАП» предлагается перенестись на планеты, обращающиеся вокруг других звёзд, представить себе Пригова, переродившегося в жителя другого мира, и попытаться материализовать новые продукты его неземного творчества. Курирует проект сын Дмитрия Александровича Андрей Пригов. Мы проектируем выставку на два города — Екатеринбург и Пермь — совместно с Ельцин-центром.
— Вы несколько раз упомянули стратегические линии вашей выставочной деятельности. Из чего складывается ваша стратегия?
— Выставочная программа PERMM — это результат стратегии, которая учитывает очень много факторов в диапазоне от репрезентации пермского современного искусства до международных проектов. Каждая выставка, которая происходит в PERMM, сочетается, соотносится с шагами в прошлом и с тем, что мы хотели бы проводить в будущем. Есть одно но: прошлое у нас более стратегически осознанно, чем будущее, потому что больше чем на год я не могу проектировать программу — в связи с нашей уникальной ситуацией. Все последние годы мы живём в режиме «мы здесь временно»: ну, на год, на два, может, в следующем году вы переедете… И так далее. Поэтому я большие горизонты планирования не беру, ведь каждая выставка проектируется под конкретное пространство и под конкретные возможности бюджета. Горизонты планирования в три-четыре-пять лет, как это делают нормальные музеи, очень сложно брать, потому что мы находимся на территории высокой степени неопределённости.
— Как сейчас выглядят перспективы вашего переезда?
— Нам не угрожает выселение с нынешнего «места жительства» на бульваре Гагарина, 24, поскольку есть деньги на аренду этого помещения. Пока собственник здания не решит его продать или что-то ещё с ним сделать, для него комфортен такой арендатор, как музей, поскольку мы арендуем здание целиком — от подвала до крыши. Мы можем здесь находиться бесконечно, но это уничтожает наши представления о развитии, потому что нам тесно. Мы могли бы делать более масштабные проекты, у нас есть энергия, есть желание, но если ждать чего-то бесконечно, можно перегореть…
Цех «Литера А» на «Заводе Шпагина», который нам представили как возможное место размещения музея, у нас забрали. О Речном вокзале мы речь вести не можем — выставка, которая там размещается, носит какой-то сакральный характер. Поэтому один из вариантов, который сейчас объективно возможен, — мы остаёмся на бульваре Гагарина, 24, нам это здание выкупают, и мы делаем какой-то проект его адаптации: достраиваем, отделываем фасад и т. д. Но это всё неконкретные разговоры, а какого-то конкретного плана, дорожной карты, по которой мы движемся в светлое будущее, у нас нет.
— Всё-таки что случилось с «Литерой А»? Она вас не устроила или вы кого-то не устроили в качестве её обитателей?
— Мне сказали, что мы не «продали» «Литеру А» губернатору. Я вообще не считаю необходимым что-то «продавать» губернатору, потому что мы за последние пять лет заслужили доверие целого города и мирового профессионального сообщества. Ни у одного нормального человека не возникает вопросов относительно того, что нам можно доверить большое пространство и мы будем работать там хорошо.
На всех рендерах изначально в проекте «Завод Шпагина» наш музей размещался, он был частью концепции музейного квартала, а дальше, мне кажется, произошло следующее: когда «Литеру А» привели в более-менее нормальный вид, то оказалось, что очень комфортно проводить там масштабные конгрессно-выставочные события разного профиля, это красивая репрезентативная площадка власти, и, разумеется, интересы музея современного искусства отошли на задний план.
— Как вообще вам кажется, так ли развивается проект «Завод Шпагина», как хотелось бы? Насколько он интересен с точки зрения современной эстетики?
— Я как менеджер, куратор работаю вообще в другой логике. Мне важно чётко определить перспективу. Логика, когда мы что-то делаем, не определившись с целью, с принципиальными задачами и ожидаемыми результатами, кажется мне бессмысленной.
Я считаю, что «Завод Шпагина» в принципе неправильно развивается, потому что неправильно сформулирована цель. Цель поставлена — создать культурный кластер, а так цель больших социокультурных проектов не может быть сформулирована. Она должна быть более конкретной и связанной с ключевой проблемой. Ну, условно говоря, чтобы передовая пермская молодёжь не уезжала из города, мы создаём большой креативный кластер, хорошо представляя интересы этой группы. Эта стратегическая аудитория становится базовым социальным заказчиком, вокруг неё формируется весь контент, который туда помещён.
Если бы «Завод Шпагина» проектировали правильно — как прогрессивное, демократическое пространство, открытое экспериментам, современной музыке, современному искусству, там бы не возникли разговоры о переезде театра «У Моста», не появились бы проекты и события, которые размывают репутацию и образ проекта.
«Завод Шпагина» превращается в дичайший винегрет из самых разных составляющих, в котором невозможно определить конкретный вкус и услышать конкретную ноту.
Ещё одна проблема — это то, что «Завод Шпагина» на данном этапе — сильно зарегламентированный, почти режимный объект. Грише Скворцову, музыканту группы Yagth, отказали в съёмке клипа для своей группы (они играют индастриал), потому что это слишком мрачно. Где ещё, как не на «Заводе Шпагина», снимать этот клип? Почему решение о согласовании принимают люди, которые не разбираются в современной музыке? В итоге Гриша уехал жить в Петербург, его музыкой сейчас интересуются британские музыкальные лейблы. А нужно, чтобы у Гриши и таких, как он, была возможность конструктивно взаимодействовать с пространством «Завода Шпагина», чувствовать себя там как на своей территории.
— Возможно ли какое-то изменение в лучшую сторону, изменение подходов, чтобы проработать эту стратегию?
— Всегда всё возможно, если создать хорошую рабочую группу из экспертов, а не людей, которые занимают сервисную позицию по отношению к главному заказчику — власти. Сервисная позиция неэффективна. Нужны люди, которые в состоянии будут представить себе альтернативную, возможно, не самую комфортную для заказчика, но рабочую концепцию проекта. Нужно смоделировать будущее. Это реально сделать.
Просчитывать нужно не только бюджеты на строительство, но и многое другое, включая потребительские возможности территории и то, как экономика всей этой машины будет работать, как будет работать весь контекст, локальный и глобальный, вокруг чего будет формироваться интерес аудитории проекта, в какую сторону нам нужно будет её развивать. В этой конфигурации задач не только «Завод Шпагина», но и Пермь I и Речной вокзал — не периферийная история, а часть общей стратегии, и они тоже должны быть внятными. На Речном вокзале не должна находиться та выставка, которая там сейчас находится, если мы говорим о стратегической модернизации культурного пространства и если мы «Завод Шпагина» понимаем как ядро этой стратегии.
Но главная проблема — это уровень наших территориальных амбиций. Их не видно. Мы недавно были в деревне Сеп, это в Удмуртии. Там расположен «Музей исчезнувших деревень». Чем отличается Сеп от Перми? Тем, что деревенские жители более амбициозны сегодня, чем мы, они говорят: «Мы хотим самый лучший музей». Они хотят музей, которого нет ни у кого. А куда делась пермская амбиция? Почему мы себя закатали в локальные, невыразительные проектные решения и всё это ещё и пытаемся продавать сообществу как то, что будет определять их будущее и будет хорошо работать? Это не будет работать. К сожалению.
Строительство здесь — не самое главное. Важнее вкладываться в интересные, содержательные проекты. Мы опять увлеклись коробочками, упаковками, и опять есть опасность, что мы не сможем их построить, потому что это очень дорого и сложно и постоянно меняется команда власти. Мы были в фокусе внимания всего мира. Чтобы его удерживать, нужно над этим работать. Мы очень много времени потеряли, и нам нужно теперь совершать большие усилия, чтобы сформировать его заново. Вряд ли мы сможем его сформировать, отчитываясь строительными сводками.
— Как выглядит пермское современное искусство на фоне других городов?
— Если говорить через призму PERMM, то у нас один из лучших музеев современного искусства в стране. По многим критериям: и по образовательным программам, которые у нас проходят, и по выставочной деятельности, и по соотношению бюджетов и качества наших проектов — оно очень высокое.
Благодаря музею современное пермское искусство масштабируется, и мы всё делаем для этого, но наших сил не хватает, и тут всё упирается в проблемы культурной политики территории, потому что поддержка современного искусства должна быть системной.
Одного музея мало. Везде в мире музей — это часть большой инфраструктуры. Надо, чтобы были мастерские художников, программы резиденций, более камерные и мобильные площадки, где молодые художники имели бы возможность набивать руку и тестировать свои идеи. Таких площадок должно быть много… Ну, хотя бы больше, чем один музей! Дальше, естественно, должны быть гранты, чтобы художники не ходили на какую-то унылую работу, а работали художниками — это тяжёлый труд, интеллектуальный и физический.
Вторая проблема — это проблема среды. Нельзя вырастить гигантский музей современного искусства, масштаба Тейт-Модерн или Центра Помпиду, если не готовить под это среду. Мы, конечно, в рамках программ соучастного проектирования очень много работаем с сообществами, наш девиз — «Мама, прости, я стану художником», мы выращиваем новую аудиторию, вовлекаем её в деятельность музея. Но! Мы не в состоянии охватить весь город, нас мало.
Паблик-арт-программа, которая разворачивалась первые пять лет жизни PERMM, а потом была закрыта по политическим соображениям, являлась очень важным инструментом формирования контекста, в котором человек привыкает к современному искусству, становится его зрителем. Возможно, реализация паблик-арт-программы когда-то была слишком радикальной, но мы анализируем этот опыт, мы сменили стратегию паблик-арта с насильственной модернизации на интеграционную, мы приобрели очень большой опыт взаимодействия с городом и сообществами, и хорошо было бы нас поддержать и эту программу вернуть. Но власть не заинтересована в этом, она боится каких-то конфликтов, которые вокруг этой программы могут возникнуть. Это стратегически неправильно, потому что, если мы не будем готовить город к большому музею современного искусства, мы тем самым не снимем напряжение, а, напротив, введём музей в состояние будущих рисков и конфликтов.
Мы же понимаем, для чего нужен музей современного искусства? Это инвестиционный климат для бизнес-процессов города, это творческая атмосфера в городе, это поддержка всех креативных индустрий, потому что где люди черпают идеи и вдохновение? Во всём мире люди черпают идеи и вдохновение в музеях современного искусства. Музей современного искусства — это мощнейший вклад в будущую экономику города, в его перспективное развитие.
Подпишитесь на наш Telegram-канал и будьте в курсе главных новостей.