«Войну многие восприняли с восторгом»

— Олег Леонидович, как вам фильм?

— Он очень актуальный. После Первой мировой войны в европейских столицах — и не только в них — стали воздвигать памятники неизвестному солдату. Дело в том, что, кроме имён генералов этой войны, никаких других имён не сохранилось. Уже в те времена её сравнивали с механизированной бойней. Отдельный человек растворялся в массе. Он и умирал неизвестным: «как безымянные на штурмах мерли наши», если помните эту строчку из Маяковского.

Создатели фильма «1917» (16+) будто возвращают неизвестным героям их лица, чувства, биографии... У шести-семи персонажей, которые населяют этот фильм, появляется индивидуальность. Два главных героя готовы пожертвовать собой, чтобы спасти от неминуемой смерти 1800 человек, — здесь тоже вроде бы главенствуют большие батальоны. Но в одном из них служит старший брат Блейка. И тогда военная история становится историей личной. В сегодняшней культуре человеческая жизнь становится неоспоримой ценностью. В начале XX века было иначе.

Сэм Мендес сделал фильм-путешествие, предъявив зрителям разные пласты фронтового быта. Вот разорванная колючая проволока. Вот мёртвая лошадь, которой там, кстати, не должно было быть. Потому что к апрелю 1917 года уже два года подряд все кавалерийские части на западном фронте были отведены глубоко в тыл и их никогда не привлекали ни к каким военным операциям. Даже если лошадь перевозила пушки, то она делала это за линией траншеи, а не перед линией траншеи, где лежат лошадиные трупы в фильме.

— Есть в этом фильме ещё какие-то ошибки?

— Их очень мало. В оставленной траншее британские солдаты находят латунные гильзы от снарядов и мясные консервы. В Германии в это время был острый дефицит меди, олова, цинка. На учёт брали каждый килограмм металла. Гильзы бы точно захватили с собой. Мясные консервы, к слову, тоже.

Режиссёр достаточно точно указал контекст: наступление на северном участке Западного фронта в апреле 1917 года, так называемое наступление генерала Нивеля, в котором решающую роль играли войска британского экспедиционного корпуса. Французскому командованию пришла в голову идея о том, что пора закончить войну одним ударом, иначе немцы сделают это первыми. И всё наступление Нивеля — это бесконечные атаки. В результате количество убитых за одно сражение могло достигать десятка тысяч. В этом режиссёр не покривил душой, в уста полковника МакКензи в исполнении Бенедикта Камбердбэтча он вложил слова о том, что, дескать, сегодня мы не пойдём в атаку и спасём два батальона, но завтра всё равно будет сражение. Действительно, в апреле 1917 года складывалось впечатление бессмысленности всех этих военных акций с точки зрения живого человека.

Так что в фильме нет серьёзных отступлений от исторической правды, за исключением уже упомянутых деталей. А кроме того, мы помним, как главных героев — младших капралов Блэйка и Скофилда — удивляют комфортом немецкие траншеи. В частности, тем, что там есть спальни для солдат. Автор слегка смягчает степень этого комфорта. В немецких траншеях были не только спальни, там было проведено электричество, в некоторых траншеях был водопровод, а ещё они всюду были заасфальтированы и зацементированы. Эти удобства появились благодаря тому, что в германской армии был чрезвычайно развит инженерный корпус. Так, с комфортом, немцы зарылись в эти окопы в ноябре-декабре 1914 года. И просидели в них до 1918 года.

— Если у немцев всё так хорошо было с рытьём траншей, то почему они проиграли войну?

— Правда, что это была лучшая армия той эпохи. Когда они проиграли войну, все их воинские части находились на территории Бельгии, Франции… То есть ни один немецкий населённый пункт не пострадал, туда не зашёл ни один солдат союзных армий.

Немцы проиграли войну, потому что у них кончились ресурсы, главным образом, из-за морской блокады. В течение 1914 года британский флот блокировал всё северное побережье Германии, не пропуская никакие торговые суда. Проблема с маслом, молоком и хлебом с каждым военным годом для Германии становилась всё более трудной: эта страна слишком зависела от импорта. Блокада убивала больше людей в Германии, чем британские и французские снаряды.

— Про Первую мировую войну говорят, что она была первой, которая проходила без этикетных условностей. Например, в войне 1812 года дворянам было запрещено поворачиваться к врагу спиной и ложиться на землю даже при шквальном обстреле…

— Конечно, в 1812 году условностей было больше. Другое дело, соблюдались ли они. Был такой замечательный партизан Фигнер — русский офицер, действовавший в тылах Великой армии. Он никогда не брал пленных, истреблял их сразу. Ордена ему вручали аккуратно, но другие партизаны — знаменитый Денис Давыдов, например, — никогда ему не подражали.

Другой пример. Уходя из Москвы, Кутузов написал письмо маршалу Бертье: «По принятому на войне обычаю русские больные и раненые, находящиеся в столице, поручались в покровительство завоевателей». Для офицеров это было спасением, а сотни, или тысячи, солдат погибли в московском пожаре. Впрочем, обе стороны старались соблюдать правила войны.

В начале Великой войны рождество 1914 года французские, английские и немецкие солдаты встречали вместе на нейтральной территории. Потом возвращались в траншеи и возобновляли военные действия.

К слову, в окопах мировой войны появилось так называемое «фронтовое братство» солдат воюющих друг с другом стран. Мы прошли через огонь, мы испытали лишения, мы протягиваем руку другу. А спекулянтам, окопавшимся в тылу, — никогда.

— Почему люди воевали тогда и продолжают воевать?

— Во вчерашней европейской культуре война считалась правильным мужским делом. Среди гендерных характеристик мужчин одной из главных было умение воевать. В XIX веке эти ценности, типичные для привилегированных классов, проникают вглубь. Если не до последнего крестьянина, то до городского обывателя точно. Это первая причина.

Вторая состоит в том, что война стала лекарством от скуки, от пошлости обывательской жизни. Для горожанина из среднего класса не было нужды бороться за кусок хлеба Жизненный путь был уже расчищен и предсказуем, из его колеи уже никуда не выпрыгнешь. Терялся смысл жизни. Война этот смысл возвращала. В Германии уже после войны Э. Г. Юнг писал, что умереть в постели от болезни и старости — это самая страшная участь мужчины. Пасть на поле боя — вот идеальное завершение жизни. В России Игорь Северянин предлагал себя в качестве воителя после того, как падёт «последний исполин»: «Тогда ваш нежный, ваш единственный, Я поведу вас на Берлин!».

Первую мировую войну очень многие в мире восприняли с восторгом. А. И. Колчак вспоминал, что он никогда в жизни не испытывал такого воодушевления, как в момент, когда узнал об объявлении войны. Этот восторг разделяли люди его круга. Причём планировалось, что это приключение будет коротким. Война должна была закончиться к Рождеству 1914 года. Офицеры русских гвардейских полков, уходя на фронт, заказывали портным нарядные мундиры для парада в Берлине.

Я уже не говорю о французских генералах, которые утверждали, что красные штаны — это символ величия Франции, поэтому пехота должна быть именно в красных штанах. Во время первых, самых убийственных атак французские офицеры перед своими цепями войск ехали на лошади, чтобы противнику было удобно целиться. Так же вели себя и британские офицеры, шагающие в атаку со стеками в руке. Теперь сложно понять, что за этим стояло: сильная скука или большая отвага.

— Судя по «1917», за этим стояли в равной степени и скука, и отвага. Удивительно, что ни один из героев фильма не испытал отчаяния — главной военной эмоции, если судить по дневникам и воспоминаниям военного времени. Каким в действительности было настроение в Европе и России тех лет?

— Сначала выяснилось, что война — это тоже очень скучно. Это голод, это рутина, это траншейная грязь, это списки погибших в газетах либо на плакатах. А уже потом стало ясно, что красивых сцен из бравурных военных песенок нет и никогда не будет. Зато будут смерть, тиф, испанка, госпитали, забитые ранеными, умирающие от голода дети.

Для Европы Первая мировая война до сих пор — большее потрясение, чем Вторая мировая. Например, англичане в ней потеряли значительную часть своего молодого правящего класса, потому что мальчики из публичных школ первыми записывались в добровольцы и, разумеется, первыми гибли. Смерть косила тысячами крестьянских детей из французских провинций и юных парижан. В этих странах появилась идея о том, что эта война должна быть последней.

В Германии было иначе. Вернувшиеся домой фронтовики в массе своей поверили легенде об ударе в спину, лишившем их заслуженной победы. Они жаждали реванша и в этом духе воспитывали собственных детей. Нацистское движение изначально было объединением разочарованных, агрессивных ветеранов — объединение, возглавляемое рядовым солдатом великой войны, вскоре объявленным спасителем нации. В этом духе воспитывали молодёжь — сначала в «стальном шлеме» и тому подобных организациях, а в конце концов — в Гитлерюгенд. Из подростков готовили бойцов для будущей войны — отважных, жестоких, самоотверженных, не рассуждающих, способных убивать по слову фюрера и умирать за него.

В России впечатления о Первой мировой перекрылись Гражданской войной. Поэтому Первую мировую быстро забыли, зато Гражданскую долго помнили. Отчасти благодаря героическим мифам, которые очень быстро были созданы.

— Похоже, после Первой мировой в Европе поняли, что нужны более эффективные, чем скука, мотивы для войны. Что ещё может заставить человека воевать?

— Власть. Она отдаёт приказы — и если она достаточно авторитетна, тогда эти приказы выполняются.

Долг, на самом деле, чувство долга перед страной, перед той же властью, перед историей.

Чувство превосходства: национального, гендерного, исторического. Мы лучшие — и сможем это доказать на поле брани.

А ещё война во многом остается частью мужской культуры.

— Такое ощущение, что герои «1917» просто пошли воевать, и не было у них какого-то особенного мотива.

Юные герои — уже бывалые солдаты, произведённые в младшие капралы, что было возможным после двух лет службы. Военная обязанность в Англии была введена только в 1916 году. Это значит, что они добровольцами пошли воевать. А Скофилд уже участвовал в битве при Сомме, даже медаль заслужил.

Для них война — это странная, исковерканная, но жизнь. И в этой жизни нужно позаботиться о брате и товарищах. Медали — пустое, их можно обменять на бутылку вина. Не за них воюют.

— Как вы относитесь к идее о том, что хорошо воюют те солдаты, которые, согласно затёртой до дыр фразе, могут спать на сырой земле?

— У этой фразы долгая история. В начале XX века в генеральных штабах и газетах шли дебаты, может ли горожанин быть хорошим солдатом. Считалось, что нет, потому что горожанин не может спать на сырой земле. Тогда было решено, что хорошим солдатом может быть только крестьянин.

Первая мировая война показала, что лучший солдат — это горожанин, потому что он сметливый, понимающий, много чего умеющий, ловкий и быстрый. Деревенские парни простоваты по сравнению с ним, малоинициативны. Оба главных героя фильма «1917» — горожане.

— У меня сложилось впечатление, что дата 1917 года, вынесенная в заглавие фильма, — это условность. Без потери в сюжете и характерах главных героев действие могло бы быть перенесено в любую другую войну XIX или XX века. Да, изменились бы декорации и костюмы, но во всём остальном фильм едва ли изменился бы.

— Не стал бы с этим спорить. Первая мировая — это квинтэссенция всех европейских войн. И всегда на них были люди, как Блэйк и Скофилд, глубоко вовлечённые в фронтовую жизнь, понимающие, что кроме приказа командования есть ещё альтруистические интересы.

— Как вы понимаете такое понятие, как «правда о войне»?

— Это то, что мы хотим о ней знать. А поскольку мы все разные, то этих правд существует огромное количество. Допустим, я хочу видеть войну как героический подвиг людей, которые всё время побеждали врага. И я найду факты, чтобы подтвердить это, остального просто не увижу. Или, например, я хочу понимать войну как ужасные страдания. И для этой позиции тоже найдутся доказательства. Или могу захотеть видеть войну как циничные манипуляции политиков, за которые расплачиваются миллионы людей. В этом случае я буду видеть в фактах доказательство именно этой позиции. В общем, у правды о войне много вариантов. Она зависит от отношения к действительности, которое сложилось в сознании тех или иных групп населения.

— Судя по всему, в правде о главной для нашей страны Великой Отечественной войне сейчас есть два противоборствующих течения. Первое — официальное: война — это подвиг. Второе течение, частью которого был, например, Виктор Астафьев: война — эта катастрофа, потому что мы человеческим мясом завалили врага.

— Правда Виктора Астафьева, им выстраданная, не учитывает одного важнейшего обстоятельства: бойцы Красной Армии стали победителями. Это означает, убрав всякий пафос, что они умели воевать лучше, чем их противник. Пусть не сразу научились, но научились. Напомню, что уже в 1943 году германские генералы потребовали изъять из обращения пропагандистскую брошюрку «Унтерменш», по-русски — «недочеловек». Они объяснили, что эта брошюрка злит фронтовиков. Они не с унтерменшами воюют, а с отважными, стойкими русскими солдатами. Не с пушечным мясом, дополню я. И брошюрку отозвали.

— Считается, что Германия попросила прощения за Вторую мировую войну. При этом за Первую мировую она прощения не просила. Почему?

— Новая Германия не хотела, чтобы ее отождествляли с Третьим рейхом, развязавшим не просто мировую, но истребительную войну — с государственным геноцидом. Чтобы вернуться в мировое сообщество, надо было доказать, что это уже другая Германия, или до 1989 года — другие Германии. Доказывать пришлось долго, тем более и начали поздно, фактически после 1967 года, когда из властной элиты ФРГ ушли последние могикане нацистского режима или его попутчики.

После 1919 года ситуация была иной. В Версальском договоре победители объявили Германию единственной ответственной за войну, что было очевидной неправдой. К слову, Советская Россия этот договор не признавала. Тут оснований для извинений не было.

— Какое для вас лучшее произведение о войне?

— Стихи Бориса Слуцкого, Сергея Гудзенко. Они были участниками войны и, самое главное, смогли передать настроения фронтовиков: трагизм, пафос, боль. У Гудзенко есть прекрасные строки: «Когда на смерть идут — поют. А перед этим можно плакать». А у Слуцкого вот так: «Мне не хватало широты души, чтоб всех жалеть,/я экономил жалость на вас, бойцы,/на вас, карандаши,/вы спички-палочки, как это называлось».