«Пермь стала тем домом, в который я люблю возвращаться»
Солистка Пермского театра оперы и балета Надежда Павлова — о любимых партиях, работе с Теодором Курентзисом и прочной связи с Пермской оперой
В мае пермские зрители вновь увидят и услышат в концертном исполнении «Травиату» (6+) Верди с Надеждой Павловой в заглавной партии; поэтому неудивительно, что весеннее интервью с примадонной Пермской оперы мы начинаем с разговора об этой важной для неё роли.
Вы поёте «Травиату» везде: в Цюрихе, в Мюнхене, в Перми… Эта роль для вас — особенная! Как так получилось и что в ней такого: музыка, характер, судьба?
— У многих певцов есть знаковая партия, которая с ними идёт по жизни очень долго. Моя мама шутит: «Травиата» — твоя кормилица». Это первая партия, которую я сделала по-настоящему качественно…
Для постановки Боба Уилсона?
— Нет, гораздо раньше: я её пела и в Петрозаводске, и в Латвии. Я много работала над ней. Говорят даже, что она написана для моего голоса, но мне это не очень нравится: Верди, когда писал, обо мне даже не знал. А может, и предвидел!..
Есть такие партии, в которых ты чувствуешь себя комфортно, не нужно преодолевать какие-то трудности… Нет, конечно, трудности всегда есть, но всё же некоторые партии сами ложатся на голос, и ты чувствуешь себя вольготно, можешь задумываться не только о ремесле, о том, как взять верхнюю «соль» и какой трудный дуэт у тебя впереди, а о гораздо большем — об образе, о наполнении, о подаче образа в зал, можешь колдовать вместе со зрителем. Для меня «Травиата» — такая партия.
Какие ещё есть любимые вещи, в которых вам комфортно и которые помогают вам в жизни?
— Лючия ди Ламмермур (в Пермском театре оперы и балета «Лючия ди Ламмермур», 16+. — Ред.), Констанция из «Похищения из сераля»… В этих ролях я чувствую себя вольготно и просто получаю удовольствие от своей работы. Это огромное счастье. Конечно, донна Анна из «Дон Жуана» (в Пермском театре оперы и балета, 12+. — Ред.), хотя в этой партии есть места, за которые я переживаю, — такие виртуозные вещи, которые мало кто делает. Я делаю.
За последнее время вы подготовили несколько очень разных концертных программ. Сначала гала-концерт из оперных арий, затем программа романсов Рахманинова, а затем — цикл Бриттена «Озарения». Разный музыкальный материал, разный характер… Как получилось, что прошли подряд три таких разных концерта, и что требуется для переключения с одного материала на другой?
— Главная причина — то, что я здесь, в России. Театр воспользовался этим моментом и обогатил репертуар моими концертами. Сольный концерт уже очень был нужен: за десять лет моей работы в Перми это произошло впервые, до сих пор у меня не было сольного концерта. Главный дирижёр Мигран Агаджанян сделал мне такое предложение, и я не могла отказаться. Моя задумка была в том, чтобы спеть тот репертуар, который есть для моего голоса, но который я не пою здесь в спектаклях, то, что я могу ещё сделать плюс к тому, что у меня идёт в Перми. Хочется поблагодарить его, что он не отказал мне ни в одном моём предложении. Наш концерт получился роскошным.
Исполнить вокальный цикл Бриттена — это была моя идея, я предложила её дирижёру Владимиру Ткаченко. У нас в театре очень разные дирижёры, и я их по-разному воспринимаю, чувствую; я понимала, что Ткаченко прочувствует эту музыку как никто. Я уже пела «Озарения» Бриттена с Фёдором Леднёвым и Академическим симфоническим оркестром Санкт-Петербургской филармонии, очень люблю это произведение и очень хотела его здесь показать: именно в Перми и именно в «Триумфе», потому что это камерная история и хочется, чтобы меня было близко видно — все мои эмоции, жесты.
На скольких языках вы поёте?
— Немецкий, французский, английский, итальянский… Был у нас словенский — помните, опера «Свадьба»? Ну, и русский.
Вы по-настоящему знаете столько языков или это для вас набор звуков?
— Я знаю итальянский, английский; сейчас осваиваю немецкий: его много в репертуаре, к тому же я много времени провожу в Германии, Швейцарии и Австрии. Когда ты учишь язык, сначала начинаешь понимать, потом уже решаешься сам заговорить. Я пока не решаюсь заговорить по-немецки.
Когда идёт работа над произведением, певец в первую очередь делает подстрочный перевод текста. Мы должны понимать, какие слова поём, чтобы музыкальные акценты совпадали со смысловыми, понимать, где мы можем взять дыхание, а где нет; поэтому отдельные слова мы знаем во всех языках, на которых поём, но обратить это в речь сложно — это немножко другая специфика.
Очень важно понимать дирижёра и режиссёра, с которыми работаешь. Обычно международные дирижёры и режиссёры говорят по-английски, но, например, Ромео Кастеллуччи не очень любит английский. Он начинает репетицию по-английски, а потом всё равно срывается и переходит на итальянский. Я очень рада, что при этом продолжаю его понимать.
Но ведь для этого нужен невероятный объём памяти!
— Это одно из важных профессиональных качеств певца. Для этой работы нужны не только голос и умение им управлять, но и умение удержать в голове огромные, толстенные клавиры. Не знаю, как у других ребят, но у меня в голове — такие как бы ящички: когда я заканчиваю работу над ролью, я её в этот ящичек складываю и его задвигаю, чтобы освободить место для нового материала. Когда нужно, ты вытаскиваешь этот ящичек и открываешь. У меня так было с Фьордилиджи: я долго не пела Cosi fan tutte, был большой тур с Теодором и с этой партией, но потом — перерыв, и мне понадобилось две недели, чтобы всё вспомнить.
Расскажите о работе с Теодором Курентзисом. Как складывались ваши отношения, которые продлились даже после того, как он ушёл из Пермского театра оперы и балета?
— Сейчас мне с ним стало гораздо проще. Не знаю, почему; может, я стала профессиональнее, а может, стала его иначе воспринимать — не как начальника, а как коллегу. Раньше это были отношения руководителя и подчинённого, а сейчас это совершенно другой формат, десять лет совместной работы переросли уже в дружбу, мы уже на «ты», чему он очень рад. И в профессиональном плане стало с ним проще: я уже очень много знаю о его вкусе, его манере работы, какие-то вещи уже предугадываю и быстро, мобильно реагирую на его замечания. Ну, и он меняется — уже совсем другой сейчас, не такой, каким был, когда руководил театром. Мне кажется, он стал мягче, стал более чётким, размеренным. Когда он руководил театром, мы жили в театре, у нас работа равнялась жизни и шла круглосуточно, а сейчас он соблюдает расписание. Может быть, его воспитала работа на Западе.
Чем стала для вас встреча с Теодором? Чем вы ему обязаны в профессиональной жизни?
— Это совершенно судьбоносный человек, который повернул мою жизнь на 180 градусов. Он сделал мою карьеру — спокойно, без всяких обещаний, просто делал — и всё. Я знаю, что он всегда помнит обо мне. Он недавно сказал: «Когда я задумываю какой-то проект, я в первую очередь вспоминаю твоё имя и думаю, могу ли я взять тебя в этот проект».
В вашей профессиональной жизни были и другие громкие имена. Расскажите о работе с Кириллом Серебренниковым…
— Скоро мне снова предстоит с ним встреча. Он в Гамбурге делает ревайвл спектакля «Барокко», там будут некоторые изменения, я получила уже новый музыкальный материал, будут новые партнёры, Серебренников будет что-то менять… Я и боюсь, и радуюсь этой работе, много эмоций меня одолевает, но ему я отказать не могу, потому что его я обожаю, как и он меня. Работать с ним очень интересно.
Вообще, окунуться в атмосферу драматического театра для меня — праздник. Я очень люблю драматический театр, свою жизнь на сцене я начинала именно с него: в школьные годы ходила в драматическую студию, которую вели студенты-режиссёры. Когда ставился спектакль, я всегда была рядом — сидела в гримёрке на стульчике, поэтому я очень хорошо понимаю поклонников, которые стремятся быть рядом с нами в театре, стать ближе. Сама была такая и всё это пережила.
Несомненно, ваше дарование — это не только данный от природы голос и умение им владеть, но и умение слышать себя, относиться к себе критично. Тем не менее наверняка есть такой человек, который слышит вас со стороны и как-то направляет…
— На протяжении десяти лет таким человеком была Медея Ясониди (руководитель оперной труппы Пермского театра оперы и балета до 1 апреля 2023 года. — Ред.). Она понимала, что я профессионал, и направляла меня очень мягко. Она уникальный музыкант — с ней можно большую партию выучить за три дня.
Часто ли вам приходится отказываться от ангажементов?
— Сейчас уже отказываюсь, и очень много. Многое может не устраивать: и ансамбль, и финансовые условия. Наверное, я уже имею право выбирать, и я начала избирательно подходить ко многим вещам. Этому меня научил тоже Теодор: он дал мне понять, что выстраивание карьеры — это не только работа над вокальной техникой, над партиями, но и существование в этом бизнесе — грамотное и правильное, чтобы себя никогда не продать задёшево. Дело не в том, чтобы пытаться получить огромный гонорар; просто нельзя соглашаться на проекты, которые удешевляют тебя как певицу, как артистку. Мы много говорили с Теодором по поводу, например, участия в телевизионных шоу — такие предложения мне тоже были, — мы оба считаем, что наше телевидение пока ещё не умеет достойно подавать классическую музыку.
Не могу не спросить о женском. У вас потрясающие сценические платья, причём разные для разных случаев: в стиле ар-деко — для Рахманинова, авангардный костюм — для Бриттена, например. Это не просто красивая одежда — она выступает в ансамбле с музыкой. Кто этим занимается? У вас есть свой стилист или это ваш личный вкус?
— Я всё сама придумываю. Когда я продумываю сценический образ, я всегда думаю о музыке, которую буду исполнять, и о той обстановке, в которой это будет происходить. Большая сцена предполагает роскошные платья дивы, примадонны. Романсы Рахманинова — как акварель, и цветы на моём платье тоже были как будто акварельные, просвечивающие, светящиеся изнутри; а сцена «Триумфа» и Бриттен дают возможность необычного выхода. Я спросила у дирижёра Владимира Ткаченко, с которым мы делали программу Бриттена, хотел бы он меня видеть в классическом наряде или я могу немного пошалить, и он ответил: «Я даю тебе полную свободу». Иногда надоедает классическое существование на сцене в соответствии со всеми канонами и хочется привнести в оперное пение живости и необычности.
Во Владимире, где живёт моя семья, у меня есть портниха, которая мне помогает и умеет это делать очень быстро: я ведь приезжаю всегда ненадолго, и мне надо всё немедленно. В Перми мне помогает студия «Арта», там представлен мой любимый дизайнер — Ксения Врбанич из Хорватии. У меня уже очень много платьев марки Xenia Design, я даже в Зальцбурге купила её платье.
Стало быть, ваша семья по-прежнему во Владимире? Сколько уже лет сыну?
— Тринадцать.
Как вам удаётся его воспитывать дистанционно, да ещё одной?
— Вот сейчас туда поеду! Мы всё время на связи, на телефоне. Каждый свободный день — к нему и к моим родителям… Сейчас стало намного проще: он меньше во мне нуждается, у него уже своя жизнь, и, даже когда я приезжаю, я его вижу только вечером, потому что школа, друзья, школа программирования, свои интересы.
В своё время, когда вам предложили перебраться в Пермь, вы легко согласились и быстро приехали. Сейчас перед вами — Европа, Москва, всё что угодно, но вы остаётесь здесь. Почему?
— Я действительно много выступаю в Европе и могу признаться, что, будучи человеком достаточно патриотичным, я впервые в жизни захотела остаться в Европе после дебюта в Цюрихе, потому что Швейцария меня потрясла и красотой, и благоустроенностью, и социальным устройством… Но… Я не собираюсь уходить из Перми! Меня очень любит пермский зритель, и я не могу этого не видеть, не признавать. Пермь стала тем домом, в который я люблю возвращаться. Медея мне говорила в своё время: «У тебя начнётся карьера, ты выйдешь в мир, но у тебя всё равно должен быть свой дом, в который ты будешь стремиться вернуться, чтобы отдохнуть, подлечиться, спокойно выучить партию…» Меня всегда здесь ждут, меня здесь любят, и условия, которые мне предоставляет театр, более чем комфортные. Было бы глупо уходить из такого театра.
Фото: Алиса Калипсо
Подпишитесь на наш Telegram-канал и будьте в курсе главных новостей.