Не товарищ маузер

Маузер — самозарядный пистолет, разработанный в Германии в 1895 году. Распространение в России получил в первые десятилетия ХХ века. Был воспет Маяковским в стихотворении «Левый марш», а в период Гражданской войны 1918—1920 годов стал символом особого статуса советского комиссара и впоследствии «чекиста». Оружие, восхваляемое за дизайн, небывалую мощность и скорострельность. Пистолет, из которого были застрелены император Николай II, его жена и дети. Главное оружие против «врагов народа» в эпоху большого террора.

Герой одноимённой пьесы немецкого классика ХХ века Хайнера Мюллера — глава революционного трибунала в городе Витебске — орудует именно им. Человек, доведший свою работу до такого автоматизма и «скорострельности», что сам превратился в маузер: «И моим зрачком, который глядел на них <…> Был револьвер, а словом моим была пуля» (перевод с немецкого Эллы Венгеровой).

Но даже такой автоматизм может прерваться. Однажды палач по-другому видит караемых: видит в них человеческие, а не «вражеские» черты — и человек просыпается в нём самом. Он больше не может стрелять, но, став для партии «слабым местом», теперь сам должен оказаться у своей последней стены. Коллизия в том, согласится ли герой под давлением коллективного голоса революции признать себя виновным за то, что добровольно снял палец с курка, или же отстоит право быть человеком перед лицом смерти.

Режиссёр Дмитрий Мульков отвечает на этот вопрос уже на первых минутах спектакля. Список действующих лиц сведён к минимуму — это собственно герой А в исполнении Анатолия Смолякова, хор (он же революция) в исполнении Александра Аверина, Никиты Курицына, Михаила Меркушева, Петра Поповича. И есть ещё герой Б в лице Олега Выходова, который появляется пару раз лишь для того, чтобы заменить списанного А.

Противостояние героя с хором подчёркнуто актёрски и хореографически. Движения революционной четвёрки синхронизированы (хореограф Ульяна Букина), речь чеканна и монолитна. До поры до времени актёры даже не узнаваемы: одинаковые кожаные пальто скрывают фигуры, под натянутыми козырьками фуражек не видно глаз. Смоляков, напротив, играет «по Станиславскому»: с интонированием, с очевидным размышлением над каждым словом. Такой, как он, рано или поздно неизбежно выпадет из обоймы.

Пьеса написана белым стихом и выстроена как мантра — на постоянном повторе ключевых строф. Зритель сбивается со счёта, сколько раз перед ним встаёт сцена расстрела. Перелом в сознании «товарища маузера» режиссёр совмещает с физической усталостью актёра: в тот момент, когда у Анатолия Смолякова и самого, кажется, начинает заплетаться язык, его герой прозревает. Хор, который, как на конвейере, играл роль и надзирателей, и расстрелянных, снимает фуражки и плащи — и перед публикой предстают четверо молодых парней, с индивидуальными чертами, физическими особенностями и своим вопросом во взгляде, обращённом в темноту зрительного зала.

Учитывая образ драматурга Хайнера Мюллера («самого безжалостного автора второй половины ХХ века», по словам критика и переводчика Ольги Федяниной), можно с большой вероятностью предположить, что в его версии герой А под давлением всё-таки сдаётся апелляции к его недавнему «героическому» прошлому и прочим приёмам газлайтинга и соглашается с тем, что казнь «за ошибку» ему выписана справедливо. Приговор «Смерть врагам революции» он произносит сам себе, так до конца и не вырвавшись из безликой массы. В спектакле Дмитрия Мулькова на «Сцене-Молот» бывший каратель не сдаётся, и его последними словами оказываются всё-таки «Я человек, а не машина».

Противостояние человека и машины — одно из ключевых для понимания ХХ века, в котором был написан «Маузер». Индустриальный характер эпохи в спектакле подчёркнут ржавыми пластинами, которые не только служат железным занавесом для появления персонажей (художник Анна Красоткина), но и участвуют в звуковой партитуре происходящего. Саундтрек, сочинённый композитором Андреем Платоновым, постановщики обозначают сложносочинённо — dark-ambient-industrial-soviet-noise-spoken-word-musical, — и действует он как невидимый резонёр, недвусмысленно напоминая, что предыдущий век был «волкодавом».

Вопрос: передалось ли его бешенство веку двадцать первому? После окончания спектак­ля всем зрителям на выходе из зала выдают чёрные конверты с цитатой Хайнера Мюллера. За строчками писателя-циника, буквализирующими страх и ужас, сияет надежда, что старое всё-таки отомрёт, уступив место новому. «Маузер» Театра-Театра собран командой молодых постановщиков, многим из которых нет ещё и тридцати. Их театральное высказывание прямодушно и прямолинейно, и в нынешней реальности это скорее достоинство, нежели профессиональный недостаток. Вслед за ними хочется поверить в то, что эхо ХХ века наконец рассеется.