Один день — и три века
Пермский театр оперы и балета представил новую постановку «Тоски»
Никита Чунтомов
Об интригующих и многообещающих исходных данных «Тоски» (18+) Пуччини в новой постановке Пермского театра оперы и балета стало известно довольно давно: молодой режиссёр Фёдор Федотов, резидент Пермской оперы, работал в команде с модными, очень востребованными коллегами — дирижёром Тимуром Зангиевым и художницей Ларисой Ломакиной. При таком раскладе спектакль не мог получиться проходным — это событие из разряда must see.
Что-то получилось, что-то — не очень; но одно совершенно точно: новая «Тоска» стопроцентно укладывается в художественную политику нынешнего этапа существования Пермской оперы, продолжая тенденции, начатые в предыдущих проектах. Здесь опять, как в «Норме» (12+) Беллини в постановке Максима Петрова, основой сценического зрелища становится архитектура; опять, как в недавнем «Человеческом голосе» (16+) Пуленка в версии Дмитрия Волкострелова, театральное действие совмещается с кино. Опора на творческие силы «поколения сорокалетних» даёт театру не только убедительный, но и художественно цельный результат — впору говорить если не о школе или направлении, то хотя бы о тренде.
Фёдор Федотов, получивший от театра могучий карт-бланш — великое оперное название плюс именитые столичные коллеги, заслужил это доверие двумя яркими предыдущими работами: он поставил в Пермской опере редко исполняемую «Реку Кёрлью» (12+) Бриттена и актуальную оперу Георгия Фёдорова «Похмелье» (18+). В обеих постановках, особенно в «Похмелье», режиссёр демонстрировал буйную фантазию, сценическим проявлениям которой порой недоставало чувства меры и способности автора к самоограничению. Похоже, что эти важные скиллы к Фёдору Федотову уже пришли: «Тоска» более аккуратная, сдержанная и выверенная, чем предыдущие работы режиссёра.
Действие оперы Джакомо Пуччини подчиняется трём единствам классицизма, и для постановочной команды это стало важным вектором: сценический антураж подчёркивает, что всё происходит в одном месте — замке Сант-Анджело в Риме, и время действия — в течение одних суток — тоже чётко обозначено субтитрами. Вот только эти сутки растянуты на три столетия, причём в обратном порядке: первое действие происходит в 2049 году, второе — в 1937-м, а третье — в 1800-м.
Сложный хронотоп — это и знак того, что сюжет «Тоски» о страсти, ревности, предательстве и искушении актуален во все времена, и повод задуматься об истории, о прогрессе, о судьбе человечества. Спектакль, ничем внешне не привязанный к актуальности, тем не менее с ней остро корреспондирует.
В первом действии всё ещё не так плохо: влюблённые свободны, они мечтают о прекрасном будущем, художник и актриса творят своё искусство… Правда, уже появляется зловещий Скарпиа, стало быть, и в будущем есть место злу. Во втором действии, в муссолиниевские времена, зло уверено в себе, но оно всё ещё может быть побеждено, уничтожено, ещё есть надежда на спасение. Трагическое третье действие отнесено во времена наполеоновских войн, именно там и тогда свершается непоправимое.
Эта ретроспекция — чем древнее, тем страшнее, — проникнута надеждой на то, что концентрация зла в мире со временем всё же уменьшается. Не всегда в это легко поверить, но в пермской «Тоске» эта вера есть.
Три действия «Тоски» в этой версии — это три разных спектакля. Драматург проекта и программный директор Пермской оперы Дмитрий Ренанский справедливо говорит в интервью, показанном в антракте во время трансляции спектакля, что постановочная команда продемонстрировала три разных подхода к сценической реализации классической оперы и тем самым решительно отмела дилемму «историческая достоверность или актуальная интерпретация». Оказывается, они вполне могут сосуществовать в одном произведении.
Перед художником-постановщиком Ларисой Ломакиной задача стояла просто титаническая: создать три версии декораций, костюмов и бутафории, совершенно разных, но при этом складывающихся в нечто единое.
Самая странная «Тоска» — в первом действии. Показанная здесь реальность — это не столько попытка предсказать будущее, сколько отсылка к многочисленным фантастическим фильмам, особенно к фильмам 1970—1980-х годов, где будущее показано стерильным и минималистичным, а люди будущего напоминают роботов. Здесь всё монохромное, стройное, сияющее кислотными красками неона. Хор предстаёт одетым в белое, хористки появляются в одинаковых чёрных париках — это вездесущие китайцы, которые сквозь поляризационные очки созерцают созданное Марио Каварадосси произведение современного искусства. К первому действию больше всего зрительских вопросов: что означают, например, подтанцовки, которыми это действие завершается? Сложно найти смысл и логику в появлении на сцене артистов балета, хотя за сам по себе «танец будущего», остроумно поставленный худруком «Балета Евгения Панфилова» Алексеем Расторгуевым, конечно, большое спасибо от балетоманов.
Второе действие в этом смысле противоположно первому — это образец правдоподобия и логичности. Здесь всё правда: и соотнесение фашистского режима с пытками, казнями и поиском злоумышленников, и эстетика неореализма — она приходит на сцену не только в виде киновставок, которые в этом действии особенно уместны, но и в самом сценическом действии; так, когда Флория Тоска поёт свою центральную арию «Жила ради искусства, ради любви», мучитель Скарпиа очень аппетитно, со вкусом ужинает и пьёт вино.
Что касается третьего действия, то это «опера-опера»: именно такую «Тоску», наверное, хотели бы видеть ревнители нерушимой классики, и это тоже оправданно, ведь в этом действии разгораются поистине оперные страсти. Впрочем, современный подход чувствуется и здесь: Лариса Ломакина — не тот художник, который создаст роскошное «периодическое» платье и на этом успокоится; здесь сочный декор наряда Тоски оттеняется геометрической лаконичностью декораций. Если во втором действии правдоподобные детали антуража вроде настольной лампы или пишущей машинки подчёркивали жизненность и историчность происходящего, то отсутствие подобных деталей в финале говорит о вневременном, вечном характере разыгрывающейся драмы.
Третье действие открывается вставным эпизодом. Звучит песня пастушка; в традиционных постановках она подчёркивает пасторальную безмятежность утра, на фоне которого разыгрывается трагедия, и исполняется часто за сценой, ибо написана для весьма взрослого голоса — меццо-сопрано; здесь же поёт девочка, совершенно современная, с косичками, в шортиках и кедиках, сидящая по-турецки перед монитором. Это единственная интервенция современности в фантазийную ткань спектакля, и эпизод смотрится живо, естественно, трогательно, бодряще. Юная Елизавета Глызина, воспитанница студии Пермской оперы, выпевает свою маленькую партию очень старательно. Музыкальный руководитель постановки Тимур Зангиев и вокальные коучи поработали с ней бережно, прекрасно понимая возможности её дисканта. В музыкальном отношении этот эпизод получился даже лучше, чем аналогичный в «Реке Кёрлью» — там Федотов тоже смело привёл во взрослый спектакль юных певцов.
Кстати, о «взрослости». Почему-то «Тоска» маркирована на 18+, что вызывает ожидания какого-то запредельного натурализма; но ничего подобного здесь нет, спектакль ничуть не более вызывающий и уж точно более понятный для детей, чем та же «Река Кёрлью», в которой значится ограничение 12+.
Деликатность музыкальной работы, столь ярко явленная в эпизоде с пастушком, пронизывает весь спектакль. Инструментальные соло, особенно соло духовых, всегда сложные для пермского театрального оркестра, звучат услаждающе изящно. Оркестр под управлением Тимура Зангиева точен динамически, идеально следует оперному сюжету и никогда не перетягивает на себя зрительское внимание, не перекрикивает действие, красиво его оттеняя. В этом смысле особенно показательны эпизоды с пением из-за сцены (так и хочется сказать «закадровым пением», ведь исполнение Флорией Тоской победной кантаты показано в виде кино, на экране), когда удалённые исполнители, солисты на сцене и оркестр должны существовать в сложном ансамбле, и это удалось.
В очередной раз оркестр Пермской оперы показал, насколько он — благодарный материал для приглашённых дирижёров. Как и с Фёдором Леднёвым, и с Филиппом Чижевским, это был новый оркестр, который ранее никогда так не звучал.
Самый сложный, вызывающий самое большое количество вопросов аспект этой постановки — солисты. У них и у Фёдора Федотова была адски сложная задача: актёры на сцене должны работать одновременно на большой зал и на камеру, которая даёт порой очень крупные планы. Оператор-стедикамщик, в своих футуристических доспехах очень уместный в антураже 2049 года, во время премьеры осуществлял прямо-таки агрессивные наезды на лица героев. Это особенно было заметно в онлайн-трансляции, которая в этом случае стала отдельным художественным произведением благодаря виртуозной работе студии Ultralive, достойно выступавшей в коллаборации с командой столичных видеохудожников — Валерием Ершовым, Михаилом Мясниковым и Аланом Мандельштамом.
Артисты с этими вызовами справились по-разному. Особенно азартно работал на камеру Александр Егоров в роли Ризничего; он вообще очень украсил первый акт — не только актёрски, но и вокально.
Второй акт «сделал», несомненно, Энхбат Тувшинжаргал в роли Скарпиа. Он к своей задаче подошёл как настоящая кинозвезда — специально посещал тренажёрный зал, работал с персональным тренером; на премьере он старался играть широко, но в то же время психологично. Злодей у него получился всё-таки оперный — о кинематографической достоверности актёрского проживания здесь говорить не приходится, но уж такой яркий, такой смачный! Когда актёр работает со вкусом, с подъёмом, это всегда украшает спектакль, и именно Энхбат стал таким украшением постановки. Первое же его появление, по-мефистофельски изогнутая бровь, острые взгляды исподлобья сказали: «Здесь будет на что посмотреть».
Послушать тоже было что: бархатный баритон вписался в тесситуру идеально, ни одну ноту не пришлось «брать силой». Несомненно, Скарпиа — его роль.
Пение Зарины Абаевой в роли Тоски достойно самых восторженных отзывов. Это, наверное, самая «итальянская» певица в пермской оперной труппе: и тёплый, южный тембр её сопрано, её богатые тесситурные возможности, и мастерство владения этим голосом, и экзотическая красота в сочетании с пышной телесностью — всё это создаёт яркий образ, привлекательный актёрски и музыкально. Пермская «Тоска» стала редким примером постановки, в которой центральная ария главной героини «Жила ради искусства, ради любви» стала по-настоящему центральной — музыкальным апофеозом спектакля, затмив хитовую арию Каварадосси про звёзды.
Зарина Абаева вообще затмила на сцене своего Каварадосси — белорусского тенора Дмитрия Шабетю. Они хорошо подходят друг другу внешне; иногда, глядя на их нежности, казалось, что фильм, который показывают в Пермской опере, вовсе не итальянский, а болливудский… Вот только прозвучала партия Каварадосси несколько… скажем, обычно, со слегка излишне форсированными верхами, и знаменитая ария была менее яркой, чем ария Тоски.
Со всеми оговорками команде Фёдора Федотова удалось достичь главной цели любой оперной постановки — сделать так, что шлягерная, запетая репертуарная вещь зазвучала свежо, открыла новые музыкальные возможности, получила новые содержательные акценты; и при этом не впасть в дурную актуальность и нарочитое стремление «всё переделать».
Подпишитесь на наш Telegram-канал и будьте в курсе главных новостей.