Пятьдесят оттенков чёрного
В Пермском театре оперы и балета прошла премьера новой постановки «Пиковой дамы»
Никита Чунтомов
В театре имени Чайковского все главные произведения Чайковского должны быть представлены в лучшем виде — этому принципу нынешнее руководство Пермского театра оперы и балета следует вполне последовательно и планомерно. Вслед за новой «Иолантой» (12+) и новым «Евгением Онегиным» (12+) осуществлена постановка «Пиковой дамы» (12+), которая, в отличие от «Онегина», не шла на пермской сцене несколько десятилетий.
В анонсах и других предваряющих постановку материалах активно использовано слово «ключи»: так, дирижёр-постановщик Владимир Ткаченко в своём вступительном слове в буклете, выпущенном театром к премьере, говорит: «Позднего Чайковского можно открывать очень разными ключами». Действительно, без ключа зрителю здесь не обойтись, и ключ этот откровенно обозначен в тексте режиссёра-постановщика Владиславса Наставшевса в том же буклете: этот ключ — фильм Алена Рене «В прошлом году в Мариенбаде» (1961, 16+).
Когда занавес открывается, зритель в зале Пермской оперы видит перед собой другой зрительный зал — ряды стульев, где совсем недавно публика слушала камерный концерт (музыканты уходят со сцены, когда оркестр играет увертюру). Точно такой же зал появляется в первых кадрах фильма Рене: там постояльцы роскошного курортного отеля смотрят театральное представление.
На пермской сцене присутствуют и статуи в античном стиле — на такой статуе фиксируется внимание главного героя фильма, он бесконечно её вспоминает, это важная деталь его знакомства с героиней в прошлом году в Мариенбаде.
Ряды Аполлонов, держащих светильники, в контексте «Пиковой дамы» вызывают ещё и ассоциации с Летним садом в Санкт-Петербурге, где, согласно либретто Модеста Чайковского, происходит действие первой картины оперы. Однако не надо обманываться: здесь нет ни Летнего сада, ни Зимней канавки. Это не Санкт-Петербург и вообще не Россия, это Франция середины ХХ века.
Именно оттуда пришли все эти люди — мужчины в смокингах, дамы в вечерних платьях «миди», со стразами и объёмными драпировками (художник по костюмам — Майя Майер), и все без исключения — с сигарами, которые они курят жеманно, с широкими плавными жестами. Ироничный зритель в антракте заметил: «Столько курения я не видел со времён «Слова пацана».
Здесь, как и в фильме, всё очень неторопливо, очень холодно и очень стильно.
«В прошлом году в Мариенбаде» — это картина о страстной любви, существующей в рамках светских условностей. В новой пермской «Пиковой даме» всё страстное тоже спрятано под слоями светского лоска и манер, но, как и в фильме, это не трагедия противостояния условностей и искренних чувств; напротив, в их сочетании и есть главная красота.
Фильм чёрно-белый — и спектакль монохромный. Здесь, конечно, больше оттенков, но все они укладываются в диапазон от чёрного до молочно-белого; в нарядах графини есть ещё и зелёное, но это не простодушный цвет травы — все краски здесь сложные. Тяжёлые драпировки, игра теней (художник по свету — Константин Бинкин), лаконичные архитектурные детали, такие как сломанная балюстрада — она в спектакле появляется в сцене в комнате графини, а в фильме это один из тех образов, которые запечатлелись в воспоминаниях героя. Сценография Владиславса Наставшевса и Валерии Барсуковой — образец выразительного минимализма. Когда декорация лаконична, каждая деталь играет особую роль, и не одну. Таковы, например, постаменты — они появляются на сцене как места расположения статуй (сами статуи лежат рядом, закутанные в полиэтилен), но вместо гипсовых Аполлонов на постаменты восходят герои — и превращаются в статуи. Так, Томский восходит на пьедестал, когда поёт свою балладу «Однажды в Версале», а Лиза — во время своей арии на Зимней канавке, и оба в финале пения принимают «статуарные» позы.
Томский при этом поворачивается так, что буквально превращается в статуэтку Мефистофеля, каким его изображали в каслинском литье. Этот персонаж рисуется постановщиками сущим дьяволом-искусителем, так и кажется, что сейчас он споёт не «Три карты, три карты, три карты», а «Люди гибнут за металл». Певший эту партию в премьерный вечер 11 октября Энхбат Тувшинжаргал щеголял на сцене эффектной седой прядью, а свет был поставлен так, чтобы подчеркнуть «дьявольский» изгиб его бровей.
Ассоциации с оперой Гуно здесь совсем не случайные. «Французские» корни сочинения Чайковского подчёркнуты не только визуально, но и музыкально. Оркестр под управлением Владимира Ткаченко звучит очень «по-европейски», а когда графиня поёт свою французскую арию, в низком меццо Наталии Лясковой слышатся томные рулады сен-сансовской Далилы.
Графиня в этой постановке стала настоящей звездой и центром всего визуального ряда. Ей достались самые изысканные наряды, самые броские аксессуары. Исполняют эту роль исключительные красавицы — Наталия Ляскова и Наталья Буклага; тут и засмотришься, и заслушаешься. Это не волюнтаризм постановщиков: графиня изначально и есть главная красавица этого сюжета, не зря она околдовала в Париже самого графа Сен-Жермена!
Красивая женщина не имеет возраста.
От Парижа «Московской Венеры» к Мариенбаду Алена Рене мостик протягивается вполне устойчивый. Как справедливо пишет Дмитрий Ренанский в своём эссе «Время «Пиковой дамы», опубликованном всё в том же театральном буклете, опера Чайковского — образец постмодернистского произведения, наполненного цитатами и аллюзиями. Ренанский в этом контексте обращает внимание на время — на конфликт и взаимодействие исторических и художественных эпох; однако географические сопоставления и конфликты здесь тоже есть. Россия и Европа — ещё один сверхсюжет этой истории.
Здесь дело не только в том, что корни сюжета «Пиковой дамы» произрастают из Парижа и тянутся от легендарного Сен-Жермена, но и в музыкальном взаимодействии с традициями европейского классицизма и романтизма, в элегантной перекличке не только с великими европейскими предшественниками, но и с современниками, тем же Сен-Сансом или Массне.
Да и, собственно, Пушкин, Александр Сергеевич, который тоже имеет некоторое отношение к этой истории, свою «Пиковую даму» написал в жанре «готической новеллы», который пришёл в русскую литературу как раз из Западной Европы.
В минималистичной и в то же время плотной постановочной структуре новой пермской «Пиковой дамы» есть, как видим, простор для культурологических трактовок, однако психологические трактовки здесь тоже внятные и небанальные. Уже понятно, что треугольник «Герман — Лиза — графиня» здесь построен непривычно: графиня такова, что может свести с ума одним своим шармом, без обещания богатства. Да, собственно, Герман в этой истории изначально не совсем в своём уме. Он присутствует на сцене постоянно, даже там, где его быть вовсе не должно, так, он появляется посреди действия и устраивается в непосредственной близости к Прилепе, Миловзору и Златогору даже в интерлюдии «Искренность пастушки», которая остроумно решена постановщиками как фрагмент девичника со стриптизёром, устроенного подругами для собирающейся замуж Лизы.
Всё, что происходит на сцене, — это реальность глазами Германа, он здесь не просто наблюдатель, а в некотором роде автор этой истории — мистической и безумной. В гриме главного героя (в разных составах — Борис Рудак и солист «Новой оперы» Сергей Поляков) внимательные зрители усмотрели намёки на стиль самого Петра Ильича, однако стопроцентно утверждать, что в этой фигуре имелся в виду Чайковский, всё-таки невозможно.
Премьеру представляли два состава, очень разные по качеству. Так, дуэт Лизы и Полины в исполнении Зарины Абаевой и Веры Кравчук прозвучал гармонично и слаженно, чего не скажешь про тот же дуэт в исполнении приглашённой солистки Ирины Моревой и Екатерины Бачук. При всём уважении к Рауфу Тимергазину Томский в его исполнении проигрывал персонажу Энхбата Тувшинжаргала — и по выразительности пения, и по яркости актёрской игры. А вот выбрать из двух графинь — Наталии Лясковой и Натальи Буклаги — решительно невозможно. Обе прекрасны.
Подпишитесь на наш Telegram-канал и будьте в курсе главных новостей.