Юлия Баталина

редактор отдела культуры ИД «Компаньон»

---

«Могут быть ряженые, а может, и взаправду какая-то нечисть»

Исследователь и исполнительница фольклора Марина Суханова рассказывает о страшных рождественских гаданиях, о «Барочных сказках», об участии в проекте «Дау» и о русской матери Хозе — героя оперы «Кармен».

17 декабря

Поделиться

Твитнуть

В частной филармонии «Триумф» 13 ноября прошёл показ спектак­ля-перформанса «Барочные сказки» (12+), и, как по волшебству, Пермь преобразилась: именно в эти вечера засветились первые новогодние гирлянды, открылись ёлочные базары, повеяло духом Рождества. Пословица гласит, что самый тёмный час — перед рассветом, но это верно и в отношении времён года: самые тёмные дни окружают зимний солнцеворот; длинные ночи между Рождеством и Крещением — и самые страшные, и самые волшебные в году.

Автор «Барочных сказок» Марина Суханова — одна из ключевых фигур в фольклористике и этнографии Прикамья, теоретик и практик народного искусства: научный сотрудник Института гуманитарных исследований УрО РАН и в то же время — певица ансамбля «ТриголОс», сказительница в «Комнате сказок» ПДНТ «Губерния»... В её творческой биографии — множество научных экспедиций, а также сотрудничество с коллективом JazzAeterna, с Теодором Курентзисом и Константином Богомоловым.

«Барочные сказки» сделаны в формате посиделок. Зимним вечером, когда темнеет рано, когда нет полевых работ, семья собирается за столом. Приходят друзья и соседи, поют песни, жестокие романсы сменяются долгими проголосными песнями. Играют на музыкальных инструментах, занимаются мелким рукоделием — вяжут, например. Самый грамотный читает вслух волшебную историю из книги сказок, а хозяйка перебивает его на полуслове и вплетает собственную сказку — уже местную, передающуюся поколениями: это ж посиделки, беседа идёт свободно, слово за слово, — а затем чтец продолжает своё повествование.

Несомненно, Марина Суханова — наилучший знаток рождественских традиций Прикамья.

«Ты становишься не ты»

Скажите, пожалуйста, почему время между Рождеством и Сочельником такое сказочное и немножко страшное?

Это слом года, время перемен, новая точка отсчёта. С тех пор как человечество освоило земледелие, таких точек в году четыре: два солнцестояния и два равноденствия. Зимнее солнцестояние — это тёмное время года, самые морозы, самая зима. Надо это как-то пережить! Это и у современного человека депрессию вызывает, что же говорить о людях, которые жили много-много-много-мно­го веков назад?

Это ещё и время, когда грань между нашим миром и миром потусторонним становится проницаемой и в мир приходит волшебство — как доброе, так и недоброе.

Самое время для гаданий. Церковь это занятие как бы не одобряла, но на Святки даже самые благочестивые люди, даже монахи в монастырях немножко позволяли себе заглянуть наугад в Псалтырь; что уж говорить о крестьянах, которым так важно было знать, будет у тебя урожай — не будет у тебя урожая, хорошо ты будешь жить — не хорошо ты будешь жить... Каждый же год всё по-новому! Как погода сложится, вся ли семья выживет — это было актуально.

Мы, было, перестали об этом задумываться, но, когда приходят «барочные» времена — причудливые, непредсказуемые, таящие опасность, вот как сейчас, — человек опять понимает, насколько хрупка жизнь и насколько недалеко мы ушли от времён, когда она может оборваться в любой момент. Хочется получить какое-то представление о том, что всё будет хорошо!

Прикамская святочная традиция в целом не слишком отличается от общероссийской, но в каждой деревне — свои отличия. Иногда одну и ту же песню жители двух соседних деревень не могут спеть вместе, потому что у нас такой подголосок поют, а у них — другой; но есть фундаментальные вещи, которые бытуют везде. Где-то это называется колядки, где-то — славки, где-то «поют виноградье», но это всегда обход домов всей деревни, всей общины. В каждый дом заходят с благопожеланиями: «Христос народился, весь мир просветился». Этот обход — пересчёт, проверка и благопожелание всем.

Повсеместно осталось в какой-то форме почитание предков: на рождественский стол ставили кутью, «грели стариков» — во дворе костёр разводили, чтобы умершие пришли, сели, погрелись.

Везде есть обычай ряжения, но везде по-разному. В Пермском крае, может, восемь или десять названий ряженых: сряжунчики, маскированные, шуликаны, горбунцы... Мы понимаем, что рядом есть потусторонний мир и там совершенно другие существа, которые оказывают на нас влияние, и, чтобы они нам не навредили, люди скрывают свои лица, надевают маски, чтобы перевернуть как-то реальность. Человек может стать не человеком, а зверем или птицей: вывернул шубу — значит, я медведь. Крестьянин может стать представителем какого-то другого сословия, нарядившись, например, доктором. Национальность меняется на чужую: наряжались цыганами, татарами. То есть ты становишься не ты!

Самый сложный вариант — это когда реальный человек превращается в нереального: ты надеваешь белую маску и становишься духом. В Сибири такие персонажи назывались «беленькие». Они всегда молчали, одевались во всё белое, мазали мелом лицо, маску какую-нибудь могли надеть и просто бегали по деревне, макали прохожих в снег или ещё как-то хулиганили. Это было страшновато, потому что не знаешь, кто это: у тебя из снега появляется какое-то белое существо, и непонятно, что оно с тобой сделает. Это могут быть маскированные, а может быть и взаправду какая-то нечисть! Много рассказывают таких историй. В дом заходят ряженые, поздравляют, а хозяева говорят: «Что вы, ребята, ходите через каждые пять минут, вы бы уж собрались все вместе и один раз пришли...» — «Никого, кроме нас, не было! Мы вот шли — вообще никого!» — «Так к нам же только что заходили вот такие же, выпили, поплясали...» Обходят всю деревню — нет второй группы никакой...

«В Святки пуговица может стать порталом»

Важный элемент святочных ритуалов — гадания...

Уральские гадания — это не совсем ритуал, они просто часть жизни. Гадать можно по любому предмету, любому животному: главное — это время, а не способ. От Рождества до Крещения «верные» дни, когда бытовые предметы — гребень, иголка, пуговица — обретают мистическую силу и каждый предмет может сказать тебе правду. В другое время это пуговицы и пуговицы, а в Святки пуговица может стать проводником, порталом. Особенно «верные» — вечер Нового года, он же Васильев вечер, и Крещенский сочельник.

Встали в очередь в магазине? Послушайте, что в очереди говорят. Говорят о работе? Ну, значит, будет у тебя работа. Говорят о деньгах, о прибавке? Значит, вот это! Про здоровье кого-то спрашивают по телефону? Ну, значит, надо за своим последить здоровьем. Раньше бегали слушать под окна: «Пойдёмте, девки, погадаем»; прибежали под окошко, слушают, о чём говорят. О свадьбе? Прекрасно! О семейных каких-то радостях? О еде? Ты сам интерпретируешь, твой мозг сам находит, что именно в этом — знак для тебя.

На петуха очень известное гадание, когда петуха и курицу вносили в дом и смотрели, как петух себя с курицей поведёт. Он с ней вежливо, культурно, ухаживает? Значит, муж у тебя будет такой же. Полез драться, значит, муж тоже драться будет. Воду пошёл пить — значит, пьяница будет. Или просто заносили петуха в дом и смотрели, что он клюнет: начал клевать хлебушек, зёрнышки — значит, муж будет домовитый, хороший; деньги клюнул — вообще хорошо, еще и торговать будет! Воду пошёл пить — ну, понятно, будет пить. Золу клюёт — очень плохо, жизнь не сложится с этим мужчиной.

В Сочельник рождественский вечером пекутся сочни: мука, вода и больше ничего, даже соли не добавляли. Положишь за пазуху и бежишь. Сочень — это твой магический предмет, он тебя ведёт по улице. Смотришь, кто тебе первый встретится, имя спрашиваешь у этого человека, а если женщина, то отчество. Ежели собака встретится, то вообще как-то не очень сложится... А сочень потом съедают.

Сейчас гадают, скорее, в шутку, но продолжают это делать. Мы в «Губернии» на фестивале «Сочельник» (6+) подблюдные гадания под песни проводим, я их очень люблю. Можно просто под одинаковыми чашками разложить разные предметы, все перемешать, глаза завязать и выбрать — все предметы символичны, когда мы им придаём смысл. Что означает, когда под чашкой оказалась монета, всем понятно — это деньги; колечко — это замужество; хлеб — сытость и достаток; пуговица — наряды; конфетка — весёлая и сладкая жизнь.

Мы сегодня можем спрогнозировать свою жизнь, примерно понимаем, какой у нас будет достаток, есть ли у нас работа, сколько у нас кредитов набрано, сколько нам денег отдавать; но тем не менее мы знаем не всё, будущего не знает никто. Поэтому мы продолжаем гадать, пусть и в шутку.

«Старинные деревни опустели»

Этническая музыка в Перми стала модной, мне кажется, во времена «Песельной артели», когда этот коллектив создал спектакль «Посолонь». Вы тогда там уже пели?

— Вообще, я пою народную музыку с 15 лет, но в «Песельную артель» пришла в 1995, во время создания программы «Посолонь»; пришла на запись диска «Страна Тумбай»: Татьяна Санникова меня попросила помочь со свадебными песнями, потому что в то время в «Артели» было больше юношей, чем девушек. 1990-е и 2000-е — это романтичное время, которое мне подарило друзей и партнёров на всю жизнь. Это Марина Крысова, это Александр Черных, Татьяна Санникова. С Валерием Жуком, мы, правда, сейчас мало общаемся, потому что он отошёл от творческой деятельности, вернулся к преподаванию биологии.

По-разному у людей складывается. Александр Васильевич Черных — большой учёный (директор Института гуманитарных исследований УрО РАН, член-корреспондент РАН — ред.). Татьяна Марковна Санникова — большой начальник (директор ПДНТ «Губерния» — ред.). Марина Крысова — большой мастер (специалист по традиционному ткачеству и текстилю вообще — ред.). Катя Лившиц — большой общественный деятель, вся в работе с инклюзией, с помощью людям. Все развиваются, все идут своим путем, но на всех, конечно, повлияла «Песельная артель» и наши экспедиции, проникновение в традиционный уральский быт.

Мы провели культурное исследование Южного Прикамья. Считалось, что у нас всё главное наследие — в Чердыни, в Соликамске, там, где подревнее. А что там делается в этой Куеде, Чернушке? Никто не знал. Южное Прикамье было не очень интересно, потому что туда русские пришли поздно и в несколько волн. Считалось, что там традиция сохраниться не может, а получилось ровно наоборот: в Чердыни с традиционной духовной, музыкальной, песенной культурой было закончено всё гораздо раньше, потому что люди от тяжёлых условий начали уезжать и приходили в южные земли, и там, как это бывает обычно в анклавах, как в консервной баночке, сохраняли то, что приносили.

На севере старинные деревни опустели. Мы приехали как-то в Нюзим на Верхней Колве, — а там уже никого... В книге Георгия Николаевича Чагина «На путях из земли Пермской в Сибирь» из Нюзима куча фотографий: Чагин беседует с бабушками, сидит у печки... Мы приехали зимой, проторили к какому-то заброшенному дому путь через огромный сугроб… А там расписной интерьер! И его никак не вывезешь... Я просто сняла и с собой захватила дверку от кухонного шкафа. Приезжаю, а мне говорят: «Это же любимый шкаф Георгия Николаевича!» Сейчас эта дверка в Хохловке, в интерьере дома из деревни Гадья, тоже с Верхней Колвы.

…А Александр Васильевич Черных родом из Куединского района, он и открыл эти места для этнографов. Мы там нашли фантастические вещи! Например, деревню Нижний Тымбай с удивительными хороводами. Нижнетымбайская традиция стала основой репертуара «Песельной артели» на многие годы.

После «Песельной артели» творческий процесс подраспался, у всех свои интересы появились, семьи, работа; а потом мы с Мариной Крысовой вместе пришли работать в Пермский дом народного творчества, где Татьяна Санникова стала директором. Там занималась Ирина Пыжьянова, Она, строго говоря, не этнограф, а человек более широких интересов: она мультиинструменталистка, музыку исполняет не только традиционно, а адаптирует, например, гусли под кельтскую арфу. Но любой человек, который обращается к традиционному материалу, отходя от первоисточника, начинает ощущать это удаление, ему, как планете на далёкой орбите, этого тепла не хватает, как солнечной энергии. Поэтому мы нашли друг друга и договорились, что поработаем вместе. Так появился ансамбль «Триголос» и наш мегаломанский проект: запись диска со всеми известными нам хороводами. На диске «Круги» — 35 хороводов. Спасибо Татьяне Санниковой, которая согласилась срежиссировать его презентацию. Это было чудесное представление! Оно получилось очень красивым: видеоряд, музыка, участие наших друзей и других артистов.

«Ощущение было, что ты внутри романа Пелевина»

Вы известны как участница таких проектов, как «Песельная артель», «Суюрка» и «ТриголОс». Это фольклорные коллективы, которые мастерски исполняют по-настоящему традиционную, записанную в полевых экспедициях музыку. Как во всей этой истории возникли musicAeterna и Теодор Курентзис?

Когда musicAeterna готовилась показывать на Дягилевском фестивале «Свадебку» (6+) Стравинского в концертном исполнении, хормейстерам — Дмитрию Батину и Виталию Полонскому — пришла фантазия часть партитуры исполнить в фольклорной манере, и они пригласили меня в качестве коуча. Прихожу в хоровой класс — консерваторий не кончавшая, нот не знающая... Слава богу, меня не прогнали, хотя Медея Ясониди очень скептично к этой идее отнеслась: «Всё у неё на гортани...» Тем не менее что-то мы там порепетировали...

А потом в хоре musicAeterna образовался коллектив JazzAeterna из четырёх девушек, и их вместе с нами пригласили в Кунгур выступить на концерте. Гримёрка-то одна на всех, они ко мне присматриваются... «Да мы же знакомы с вами!» Стали думать, не сделать ли нам что-то вместе. Ирина Пыжьянова сказала: «Не надейся, это такие птицы, такого высокого полёта...» Тем не менее девчонки из JazzAeterna потом на нас вышли сами, и мы сделали программу «Вселиственный мой венок» (6+) и показали её на Дягилевском фестивале 2018 года.

Хороший был год. 2018-й и 2019‑й — отличные были годы!

Хормейстеру Виталию Полонскому эта программа страшно понравилась, и он решил, что надо её обязательно показать на проекте «Дау» (18+). Первый день нового, 2019 года начался у меня с телефонного звонка: «Марина, вы через месяц сможете выехать в Париж?»

«Дау» изначально был кинопроектом, основанным на мемуарах жены Льва Ландау, но его премьера вылилась в какой-то безумный перформанс. Уже сама съёмка была безумным перформансом, потому что она совместила в себе кинопроизводство, реалити-шоу и какой-то мегареконструкторский проект — научно-исследовательский, театральный... В общем, какой-то постмодернистский.

В Париже в тот момент как раз были на реконструкции два центральных театра — Шатле и Театр де ля Виль, и в этих двух театрах организовано было какое-то невообразимое пространство. Там показы фильмов, а между ними шли перформансы, концерты, лекции... Всё пространство было сплошной инсталляцией — один этаж превратился в коммунальную квартиру с людьми, которые там реально жили, варили вермишель, жарили лук...

Мы там заполняли паузы между киносеансами, очень по-разному: где-то пели «Вселиственный мой венок» с JazzAeterna, где-то выступали сольно, где-то пели частушки с Сергеем Старостиным — он тоже приехал со своими «Душеполезными песнями», а где-то просто в этой коммунальной квартире за столом пели жестокие романсы, как будто при­ехали две тётушки из деревни. Никто нами не руководил, мы сами решали, что делаем. А вокруг была вот эта фантасмагория. У меня иногда было дикое ощущение, что наши взяли Париж в 1812 году и там остались, по­этому в Париж пришёл весь этот сталинизм. Ощущение было, что ты внутри романа Пелевина.

Кормили нас по талонам. Ну, как же в советское время без талонов? Никогда нельзя было угадать, что тебе выдадут на этот талон: трёхдневной давности оливье, пюре с селёдкой... А однажды привезли чёрную икру! И вот нам в тюремные такие алюминиевые кружки шмякают, значит, половник чёрной икры, сверху — кус масла и хлебушком ещё припечатывают — и у тебя странный натюрморт из роскоши и нищеты, из парижского шика и советской коммуналки.

Это так взламывало мозг! Это дало пищу для размышлений и о своей жизни, и об истории; об искусстве, о модернизме, о постмодернизме. Я думаю, что это повлияло как раз на то, что «Барочные сказки» потом родились.

«Богомолов на мне проверял все свои эпатажные штучки»

Вы, похоже, вообще человек пост­модернизма. Приняли участие в постмодернистской постановке «Кармен» (18+)... Как вас нашёл режиссёр Константин Богомолов?

Ему меня присоветовал хормейстер Евгений Воробьёв. Дело было в феврале 2021 года. Мне позвонили из театра, рассказали, что ставится очень необычная «Кармен» и им нужна мать Хозе, у которой будет своя партия. Я им отправила какие-то свои записи, фотографии... Богомолову понравилось: «Да, да, нормально, приходите». Я думаю: «Сейчас эта московская тусня, ну, как обычно...» Богомолов же — это просто воплощение сноба московского! Я захожу, там сидит вся труппа, и эти двое с такими ясными глазами — художница Лариса Ломакина и Богомолов: «Ой, мама пришла, наша мама пришла!» Я вздрогнула.

Подошла Медея Ясониди, та самая, которой я сначала не понравилась, мол, пою «на гортани», и наговорила кучу тёплых слов... И я стала петь тот дурацкий романс «Храни тебя, сынок», который они придумали вставить в оперу, и, видимо, со страху спела очень с чувством. Так я осталась в этом проекте.

Второе появление матери Хозе на сцене должно было быть перед смертью, и у Богомолова изначально идея была, что это будет видеозарисовка, которая накладывается на рассказ Микаэлы: там на большом экране лежит больная женщина, кормят её с ложечки, судно из-под неё выносят, в общем, уход за лежачей больной. А я как-то не тянула на умирающую старушку, Богомолов с Ломакиной что-то всё сомневались... Я и говорю: я ещё могу, например, заговор прочитать. Показала заговор, очень всем понравилось. Богомолов хотел его куда-то вставить, но он не встал. Так бывает — классная вещь, а никуда не встаёт. Тогда он спрашивает: «А можете что-то такое... ну, умирание, плачи похоронные?» Я им похоронный причет показала из спектакля «Посолонь» и слышу, как Богомолов и дирижёр Филипп Чижевский хором из зала говорят: «Страшно! Вообще страшно. Страшно. Страшно. Страшно». Тогда родилась эта мизансцена с умирающей, которая поёт. Богомолов сказал: «А кому её ещё отпеть? Она сама себя отпевает. Она же одна осталась».

Я очень боялась, что меня нарядят в какую-нибудь театральную халабуду смешную, и тут Ломакина говорит: «Марина, у вас так хорошо наша цветовая гамма попадает в костюм! Не против выступить в своём костюме?» Мать дорогая, конечно! Как хорошо, что попадает вам в цветовую гамму! Складывалось всё так, как я хотела.

Иногда казалось, что Богомолов на мне проверял все свои эпатажные штучки. Когда появлялся какой-нибудь очень эпатажный момент, он смотрел на мою реакцию: что там фольклорист-то скажет? Совсем всё плохо или нет?

Помните этот момент с тампоном, который всех возмутил? (В постановке Константина Богомолова Кармен дарит Хозе не розу, а испачканный кровью женский тампон. — Ред.). Для меня как для этнографа он понятен абсолютно! Есть в личности Кармен — цыганка она, еврейка или ещё кто-то — какая-то магия, которая привлекает к ней людей. Как она привлекла Хозе — непонятно, какие-то чары напустила. Было там что-то такое заговорное, какое-то любовное зелье. Так вот, самый страшный и крепкий, но очень тяжёлый приворотный заговор, самое крепкое и тяжёлое приворотное зелье — на основе менструальной крови. Богомолов об этом не знал, у него другие какие-то свои ассоциативные вещи; но с точки зрения этнографии понятно, что вот этот вот «цветок любви», который для всех остальных «фу-фу-фу, какая гадость», на самом деле — просто тяжёлая женская магия.

«Барочное время»

В этой постановке «Кармен» вы и встретили Тимофея Павленко, который выступает с вами в «Барочных сказках» и поёт романс «Среди долины ровныя»?

Тимофей Павленко играл в «Кармен» Зунигу. Когда мы стали думать про «Барочные сказки», у нас с арт-директором «Триумфа» Сергеем Аристовым было несколько вариантов состава. Андрей Боровский, культуролог, исследователь народного костюма, очень хорошо говорит и читает, и он такой импозантный, к этому материалу очень подходит — к барочному. Он его очень чувствует. Но нужен был второй рассказчик, и я предложила пригласить Павленко: «Вот этот бас, он мне очень нравится». Он, конечно, мог не согласиться: там же не нужно было петь, — но потом нашёлся романс, который вписался в эту пермскую историю. Он согласился и очень украсил наш спектакль.

Мы с Марусей Крысовой, Боровский, Павленко... Музыкантов приглашал Сергей. У нас на первом показе была замечательная исполнительница на теорбе — Лера, но сейчас она не смогла участвовать, и приехал Олег Бойко из Москвы. Если Лера — девушка-эльф, то он, несомненно, гном! А на виоле играет Евгений Синицын из Театра оперы и балета.

Когда мы впервые играли «Барочные сказки» в декабре 2021 года, в «Триумфе» все вечера были заняты, и Сергей Аристов предложил нам выступить в кирхе. Там было всё украшено к Рождеству — ёлка, гирлянды, вертеп... Получилось просто идеально! Сейчас мы мечтаем показать наши «Сказки» в Усолье, в палатах Строгановых, на фоне изразцовой печки... Когда я сочиняла этот спектакль, мне хотелось возродить такую усадебную атмосферу, как будто барынька, утомившись, просит ей сказку почитать, да не простую, а красивую, про любовь... Или барин с чубуком отдыхает, музыку слушает. В Усолье это должно получиться, ведь в архитектурном стиле палат Строгановых та же смесь фольклора с барокко, что и в нашем спектакле.

Возможно, мы будем менять что-то в композиции. У нас ещё не задействована чудесная сказка про медведя, она есть в наших полевых записях, и там такой язык удивительный! Хотим её использовать в «Барочных сказках». Главное, что всегда будет оставаться эта бурная смесь барокко и фольклора, потому что в непредсказуемые барочные времена причудливое проникает в бытовую реальность везде. А времена у нас сейчас как раз такие — барочные.