Юля Баталина

Юлия Баталина

редактор отдела культуры ИД «Компаньон»

Апология Дон Жуана

Пермский театр оперы и балета и Теодор Курентзис завершили проект «Оперы Моцарта — Да Понте в Перми»

Поделиться

Моцартовского «Дон Жуана», который на протяжении всей минувшей недели, от воскресенья до воскресенья, создавал в Перми вечернюю культурную повестку, публика приняла на удивление благожелательно. Может быть, оттого что ждали чего-то «страшно авангардного», а получили нечто совсем иное.

Дон-Жуан

Торжество свободы — не долгое, но яркое
  Антон Завьялов

Аргентинско-испанский режиссёр Валентина Карраско накануне премьеры щедро раздавала интервью, в которых говорила о психоанализе и фильмах-нуар, о сюрреализме и свободе, и во всём этом чувствовался бескомпромиссный и изрядно феминистский подход. Зрители готовились к чему-то непонятному и уж точно «18+», а увидели стильный и довольно строгий спектакль. Множество манекенов здесь образуют нечто вроде многофигурного барельефа, героини изысканно причёсаны в стиле роковых блондинок из фильмов середины прошлого века, а сценическое действие дублируется и дополняется изумительным видео, изобилующим крупными планами, которые подчёркивают красоту и выразительность лиц героев.

Вопреки ожиданиям, спектакль получился очень понятным, логичным и прозрачным по смыслу. Игривым, но аккуратно, без особого риска. И ещё он оказался печальным и с пессимистичным финалом — даром, что комедия состоялась и публика откликалась на шутки радостным смехом.

Главная метафора — живые люди против манекенов; люди на костылях, в бандажах и корсетах против цельного и здорового Дон Жуана — настолько очевидна и проста, что даже неловко её трактовать, всё и так понятно: несвобода против свободы, условности против природного начала, лицемерие против искренности и т. д. «Предшественников» у этой метафоры пруд пруди, но Валентина Карраско этого вовсе не стесняется: вводит в спектакль эпизод из фильма Стенли Кубрика «Поцелуй убийцы», где антураж почти в деталях повторяет основную декорацию спектакля. А могла бы вспомнить и телефильм Аркадия Райкина «Люди и манекены»: там, пусть в сатирическом «разрезе», суть была та же — противопоставление человека и имитации человеческого.

Дон Жуан (Андре Шуэн) и Церлина (Дарья Телятникова) — не обольщение невинности, а поединок на равных Режиссёрской изобретательности Валентины Карраско можно позавидовать: в спектакле множество приколов, которые точно попадают в цель, и зрители благодарно радуются обнаружению плюшевого Чебурашки в багаже Лепорелло, его же (Лепорелло) реплике: «Её я знаю уже давно», — когда по телевизору показывают Ангелу Меркель, и подобным актуальным намёкам.

Главный же хит спектакля — это, конечно, гигантский транспарант с надписью Viva La Liberta, появляющийся в центральной сцене, свадьбе Церлины и Мазетто, которую Дон Жуан устроил для простолюдинов в своём замке. В этом слогане усмотрели многое: и протест театра против попытки краевого минкульта навязать новые условия государственного задания, и даже намёки на российскую политическую ситуацию.

В социальных сетях проскользнули предположения, что авторы спектакля дописали либретто. Но им просто повезло: ничего не надо было дописывать, поскольку либреттист Лоренцо Да Понте откликался на актуальную повестку, которая существовала в канун Великой французской революции, а хору MusicAeterna осталось лишь с чувством спеть то самое Viva La Liberta!

Валентина Карраско неоднократно говорила о том, что эта сцена принципиально важна для постановки как выражающая идею свободы, которой во многом посвящён спектакль. И неудивительно, что эпизод нарочито выбивается из визуального ряда: если в целом спектакль выдержан в почти монохромной цветовой гамме фильмов-нуар, то в эпизоде свадьбы появляются чуть ли не кислотные краски. Герои преображаются, меняют серые наряды на хипповский прикид, а бурная массовка, по-альмодоваровски отвязная, бегает по залу, братается со зрителями и тащит их на сцену. Пространство спектакля заполняется танцовщицами-«батарейками», «Кончитами Вурст» и эзотерически продвинутыми йогами. Наконец, появляется барышня топлесс с надписью Femen на животе.

Кажется, что буйство безудержной свободы непобедимо! Но появляются серые люди в корсетах и с костылями, и весёлые фрики оказываются беззащитными перед этим оружием: серость побеждает. Один из злорадных палачей обнаруживает источник креативной весёлости и торжественно его изничтожает. Источником оказывается дирижёр Теодор Курентзис, и инвалид набрасывается на него, спрыгивает в оркестровую яму, выхватывает партитуру и остервенело её топчет прямо в зале перед первым рядом зрителей.

Дон Жуан

Дон Жуан (Симоне Альбергине) — «импортный», Чебурашка — домашний
  Антон Завьялов

Зловещая сцена почти буквально повторяется в финале, только мишенью озлобленных калек становится не развесёлая тусовка, а главный распространитель смуты, не желающий, к тому же, каяться, — Дон Жуан. После этой расправы традиционная мораль выглядит совсем не торжествующей: Донна Эльвира уйдёт в монастырь, Церлина и Мазетто будут жить размеренной супружеской жизнью, а Лепорелло напьётся в трактире. Скучно, господа, и уже никогда не будет так весело, как было с Дон Жуаном, которого все проклинают.

С идеей свободы в спектакле всё понятно. Гораздо сложнее — с феминизмом. Конечно, он здесь присутствует. История, рассказанная в пермском «Дон Жуане», — это история ярких, страстных, энергичных женщин, вокруг которых почему-то оказались жалкие мужчинки.

Донна Анна куда сильнее и энергичнее, чем её жених Дон Оттавио, а уж Церлина — так просто огонь, и Мазетто рядом с ней смотрится недоразумением. Этот контраст сознательно подчёркивается режиссёром, особенно в эпизоде, где Церлина откровенно соблазняет жениха на «то самое», размахивая перед его носом ярко-зелёным бельём, а жених безуспешно пытается расстегнуть свой ортопедический гульфик, делая смехотворные жесты в сторону девушки: погоди, мол, щас-щас...

По мнению Валентины Карраско, нечего жалеть соблазнённых Дон Жуаном женщин. Сами виноваты: раз соблазнились, значит, хотели этого, пусть и подсознательно. Дон Жуан виноват в другом: в том, что не смог сравниться с героинями в искренности чувства, в страстности. Для него любовь — это спорт, внутренне он холоден, и женщине-режиссёру это откровенно неприятно, недаром она заставляет героя петь серенаду, обращаясь... к резиновой кукле: вот каков его идеал.

Так что нельзя сказать, что Дон Жуан в Перми подан однозначно восторженно.

Впрочем, то, чего не сделала режиссёр спектакля, сделали актёры. Оба Дон Жуана — Симоне Альбергини и Андре Шуэн — прекрасны и харизматичны, они влюбляют в себя не только героинь, но и зрительниц, и это, пожалуй, главное условие успеха спектакля. Вопреки глуповатому сюжету с множеством условностей (стоит персонажу сменить пиджак, и его тут же перестают узнавать, как это водится в старых-престарых водевилях) герою, а следовательно, и всей истории, веришь. Актёрская правда превращается в правду всей постановки. Да и с пением у обоих Дон Жуанов всё в порядке.

Можно было бы много хорошего написать о каждом из певцов, но хочется особенно отметить пермских прим Надежду Павлову (Донна Анна) и Наталью Кириллову (Донна Эльвира). Обе буквально превзошли себя.

Совершенно бесподобная Церлина — стажёр театра Дарья Телятникова. Ей, правда, не всегда хватает сил и дыхания, под конец спектакля речитативы в её исполнении становятся слегка разговорными. Но чувствуется, что она ещё распоётся.

Оперы Моцарта в этом многолетнем проекте становятся всё более пермскими. Если «Так поступают все женщины» держалась практически полностью на «импортных» певцах, то «Дон Жуан» укомплектован местными более чем наполовину.

Постановка «Дон Жуана», даром, что стилизована под строгий «нуар», по-барочному многослойна, изобилует деталями, «фишками» и «приколами», так что следить за сценой надо постоянно. А ведь очень многие приходят на спектакль не смотреть, а слушать — слушать «курентзисовского Моцарта», чтобы ещё раз убедиться: да, Моцарт — это его автор.

Теодор Курентзис относится к Вольф­гангу Амадею Моцарту как к родному. Он так хорошо его знает и чувствует, что может себе позволить лепить из его музыки нечто своё, не бояться сверхбыстрых темпов и сверхтихих про­игрышей, неожиданных пауз и игривых завитушек. Несмотря на сложные дирижёрские трактовки, все группы инструментов оркестра и голоса певцов сливаются в изысканную гармонию, и в перерывах зрители спорят не о том, правильно ли Валентина Карраско поступила со старинным сюжетом, а о том, где в зале лучше акустика, чтобы в полной мере насладиться этой гармонией.

Подпишитесь на наш Telegram-канал и будьте в курсе главных новостей.

Поделиться