Создавая свои миры
Материал о Нине Горлановой, картины которой пальцем деланы
Каждый здравомыслящий человек понимает, что Пермь, да и вся Россия, стоят на китах. Киты бывают отраслевые — наука, промышленность, образование или понятийные — порядочность, любовь, сострадание. А бывают киты-человеки или человеки-киты, как угодно. Среди пермских, безусловно, наличествует Нина Горланова.
Нина Горланова
Константин Долгановский
Словом
Итак, она была филолог — и уже определены примерные вехи судьбы Ниночки Горлановой, выпускницы Пермского государственного университета. Студенткой она активно занималась собиранием материала для Акчимского словаря. Из неясных временны́х перспектив вполне отчётливо проступала филологическая классика: работа на кафедре, защита, степень, преподавание, изучение etc. «Я была без пяти минут кандидат наук. Напечатала статьи, написала диссертацию, сдала экзамены. И в это время начала писать прозу. Это было такое счастье! Наука просто поблекла. Скукожилась, засохла и рассыпалась вся, — Нина Викторовна показывает руками, как именно кукожилась и рассыпалась наука. — Оказалось, что мне в акчимском говоре нравились только яркие выражения. Я ушла из университета в библиотеку вечерней школы, чтобы через день работать и писать. Напор был такой страшный, что я с утра могла один рассказ написать, а с обеда уже другой».
Поначалу её не печатали. Характер был не сахар. И рассказы такие же. Горланова вообще всё норовит жить как-то поперёк мейнстрима. Она отлично знала, какую прозу опубликовали бы в Советском Союзе, но делала ровно наоборот: «В советское время я писала много так называемой чернухи. Нас же призывали всё голубым и розовым изображать… А потом разрешили: давай, пиши всё, что хочешь! Но меня-то чернуха уже не устраивала. Я перенесла тяжелейшую операцию, уверовала и знаю, что за каждое слово будет с меня спрошено. Если раньше в пику советской власти я могла эротическую сцену в рассказ вставить, то сегодня нет. Меня не волнует больше, что там ПОД героем, какие бездны на десять метров вниз, я хочу понять, что НАД ним, в какие выси небесные и духовные он стремится».
И алгоритм прозы стал соответствующим: если только что была тяжёлая сцена, дальше Горланова и Букур «разбавят», дадут читателю передышку. «Мы, как авторы, всё время подруливаем. Первая фраза произведения должна быть такой, чтобы читатель подумал: «Ага! Я это прочитаю!» А последняя — такой, чтобы он решил: «Да! Жить стоит!» Даже если в жизни не складывается всё хорошо, я всё равно что-то подарю читателю от себя. Автору нужно рулить к свету», — поясняет Нина Викторовна.
В последнее время к свету они рулят на пару. Вячеслав Иванович Букур и Нина Викторовна Горланова. Муж и жена. Два пристяжных русской прозы (тут следует остановиться на чуть и подумать, кто коренником будет? Вдохновение?). Базовое сочетание — инь и ян. Тот, что ян, почти всё интервью стоит здесь же в комнате. Он и слушатель, и собеседник, и группа поддержки, и точка опоры, и ещё много кто и что. Настоящие яны, они такие, полифункциональные. Хотя соавторство с мужем — вещь весьма взрывоопасная. И не по таким фундаментальным вопросам, как русская словесность, пары ругаются вдрызг. «Конечно, ссоримся! — возвышает голос Горланова. — Слава говорит, что 90% написанного — это его! Я ему — 70! Он — 80! И ни разу ещё на 50% не сторговались!» «Я стою на своём, — гудит со своего форпоста Букур. — И это, конечно, чисто мужское начало, которое к творчеству не имеет никакого отношения. Как и чисто женское. Вы же понимаете?» Это, впрочем, ещё вопрос. Можно долго, с упоением спорить о том, что «само пришло», а что было отобрано двумя соавторами, мужчиной и женщиной, но так и не прийти к окончательному выводу. Ведь «жизни нет. Есть только искусство. Мы со Славой считаем так. Жизнь — это и есть искусство», — мыслит вслух Нина Викторовна. «Только в разрежённом виде, — добавляет Вячеслав Иванович. — И ничего так называемого реалистического нет», — непреклонно завершает он давно и многажды думанную им мысль.
Отдельная история — горлановские прототипы. В своё время в определённых кругах мысль о том, что мы все когда-нибудь станем прототипами героев прозы Горлановой, была почти аксиоматична. Для многих это становится существенной проблемой. Люди не хотят попадать в переплёт. Пусть это даже переплёт книг известной писательницы. «Отрицательных героев своих произведений я сильно маскирую разными людьми. Они узнают себя, обижаются. Ну что говорить! Вот было у меня 40 друзей, сегодня осталось восемь, а то и шесть. Спрашивают, куда ушли друзья Нины? «В прототипы!» — поясняют Абашевы. Я-то знаю, что не про них писала, лишь взяла их черты. Но уже ничего не объяснить. Никто не хочет слушать, люди этого не прощают. И это тяжело пережить», — горько вздыхает Горланова.
Есть известный буддистский метод — преобразование страданий в путь. Кажется, что Горланова и Букур освоили его в совершенстве. Писательство, особенно писательство в русской традиции, в принципе очень бóльное и больнóе занятие. «Чтобы написать хорошее произведение, нужно вот так вот хлебнуть всего, — Нина Викторовна показывает, докуда именно нужно хлебать. Выходит, что по самую маковку. — Просто так ничего не пишется».
История с приёмной девочкой в таких координатах отчётливо хрестоматийна. Фабула (для тех, кто не в курсе) была предельно проста: Нина Викторовна Горланова и её муж Вячеслав Иванович Букур взяли в семью приёмную девочку. Но не срослось. Девочка пожила-пожила да и ушла. Больно ушла. И ещё большой вопрос, кто кого там воспитывал всё это время. Но вот в чём вопросов нет и быть не может, так это опять же в преобразовании проблемы в путь. Девочка не прижилась. Зато написался «Роман воспитания». Да, слово «зато» диковато звучит в контексте сложно сравнимых величин — настоящей жизни двух взрослых и одного ребёнка и изданной книжки. Но, во-первых, именно это слово как нельзя лучше отражает то самое умение переплавить горести судьбы в нечто, что и тебе не даст погибнуть под обломками так и не состоявшегося счастья, и другим, глядишь, обозначит какие-то верные векторы. А во-вторых, именно в этом контексте слово обретает начальный свой смысл: за то им было дано… И
Роман же воспитания написался почти сам. «Ну, ты знаешь, эту историю. У нас была приёмная девочка, наше педагогическое поражение. Она от нас ушла. Мы страдали. Решили писать роман. Что вспоминается? Все гадости, которые она про нас наговорила, чтобы ей переменили опекунство на тёткино. Пишем, значит, гадости про девочку, которую любили... А не идёт! Вообще ерунда получается! И я уж не помню, кто из нас первый предложил: «Давай писать только хорошее». Роман просто полетел! Перечитали, добавили несколько проблемных страниц, связанных с Н. С ней вся жизнь была проблемной. Другое дело, что наша любовь всё покрывала, так что мы и не замечали ничего, пока она от нас не ушла. В прозе мы немножко преувеличили то доброе, что было. Все читали потом и говорили: «Надо же, какая девочка! Вам нужно было в ногах у неё валяться, чтобы не уходила!» А это просто наш роман… Мы это написали, понимаете? Сами подставились, сделав её выше героев — приёмных родителей. Но не навредили никому, думаю. Вполне может быть, что наша девочка была так прекрасна, как в романе. Не может плохой человек писать гениальные картины! А она писала», — Нина Викторовна аккуратно достраивает образ Н. и в интервью.
Краской
Было и ещё одно «зато» к истории с девочкой. За то Горланова начала писать картины. Н. была очень талантлива в живописи. По её уходу остались краски. «Плакала я, плакала, как девочка ушла, Слава мне говорит: «Бери кисточки!» Так Господь мне дал, что я стала писать картины», — вспоминает Нина Викторовна.
Константин Долгановский
Поначалу она действительно пробовала работать кисточками. Выходила ерунда: только отвлечёшься — а с большой семьёй это делается на раз-два! — кисти засыхали, получалось больше возни с материалами, чем собственно работы. Тогда Горланова стала рисовать так. В противовес горделивому «не пальцем делан!» её картины деланы именно пальцем. И снова, как давно-давно в 1970-х, её снесло с привычных берегов неукротимой приливной волной вдохновения. «Первые годы я писала картин по сорок в день. Это был такой напор, такое счастье!» — мечтательно улыбается художница.
Картины Горлановой и в частных коллекциях, и «просто дома» — вообще не редкость. Нина Викторовна по-прежнему много пишет и всё также щедро раздаёт плоды трудов своих. «В тот день, когда нет у меня картона и красок, я говорю, что человечество лишилось сегодня десяти, а то и пятнадцати моих картин», — усмехается Нина Горланова. «Но зато, как напишет все десять, сразу зовёт: «Человечество! Не плачь! Выходи из-за угла. Всё уже состоялось», — оптимистично завершает Вячеслав Букур.
Те работы, что экспонировались в Перми ли, в Москве, Екатеринбурге, домой уже не возвращаются, оставаясь у организаторов выставок. Дома и без них тесно. Горланова и Букур живут с написанными картинами по разным углам. Ближе к окну кровать, по диагонали угол, который снимают у своего создателя многочисленные рыбы, петухи, ангелы и портреты великих. Они здесь именно постояльцы. Набегут гости, разберут. «Если я ещё и оформлять картины буду, нам есть нечего станет! Багетные мастерские столько берут!» — вздыхает Нина Викторовна. И вот мы уже ползаем вдвоём на коленях по полу, выбирая подарок для меня. «Рыба — символ Христа, — ненавязчиво напоминает стоящий за спиной Букур, оценивая мой выбор. — Видишь, угол ободран? Верный признак того, что это настоящая Горланова», — объясняет критерии подлинности Вячеслав Иванович. «Умру — продадите картины и купите виллу в Ницце. Я всем так говорю», — упрямо гнёт своё Горланова. «Ну, про виллу не знаю, но на лежак на берегу точно хватит», — усмехается в библейскую бороду Букур.
Константин Долгановский
Работы Нины Викторовны очень разные по сюжетам. От портретов разнообразных рыб (её мечта — открыть выставку «153 рыбы», по числу выловленных апостолом Петром, когда воскрес его Учитель) до запечатлённых классиков. И здесь начинаются границы личной справедливости Горлановой. Вот Пушкин встречается с Данте явно на небесах. «Здравствуй, Саша, я ждал тебя», — проговаривает начало неслышимого диалога Вячеслав Иванович. Вот Ахматова становится не отчаянно трагической фигурой ХХ столетия России, часто изображаемой в приглушённой или чёрно-белой гамме, а как-то... поближе к Коломбине, что ли. И знаменитый профиль без надрыва. И «Ахматова, делающая коробочку» (да, именно акробатическое упражнение) — картина, яростно сдирающая заданность, шаблон, выдёргивающая Анну Андреевну из прокрустова ложа хрестоматий, в которое все привычно её укладывают. Маленько подправила тяжёлую ахматовскую судьбу художница, живущая следующим столетием всё в той же России. Вот настигла справедливость Горлановой Марка Шагала, и она по-своему запечатлела давнишний неприятный инцидент между ним и его женой Вирджинией.
Есть некое общее место в определении живописи Горлановой. Наив. Очень непростой путь. В наивной живописи, пожалуй, как ни в каком другом направлении, высок риск свалиться в бесконечных «кошечек», «душечек», «балерин». Где она, панацея против штампования нетленки, бойко идущей под девизом «Налетай, не ленись, покупай живопи́сь»? «Как отличить хорошее от плохого? Это вопрос! Особенно в современном искусстве, когда любой завиток грязи считается искусством. У меня есть единственный критерий: нравится мне или не нравится. Или можно так: произведение искусства — это такой объект, на котором не проступают невидимые буквы «на продажу», — размышляет Букур. Словом, здесь, как и в любой другой сфере человеческого бытия, каждый находит свой путь, свои критерии, своё «золотое сечение». Художник Горланова выбрала спасаться от масскульта бездонным культурным подтекстом. И если бывает наивный живописный постмодернизм с традиционным для направления обильным цитированием, пожалуй, это будет верное определение для картин Нины Викторовны.
Ещё одна мечта-идея Горлановой (ну мало ли… вдруг кто возьмёт да реализует!) — свой собственный музей. «Пусть бы приезжали туристы. Покупали бы картины за копейки. А за билеты надо хоть рубль да брать, — рачительно рассуждает Нина Викторовна. — Говорят, если музей совсем бесплатно, его бомжи оккупируют».
Человек человеку — ангел
Сегодня многие ищут точку опоры. В мире, который меняет очертания быстрее любой фата-морганы, во времена, когда неловкое твоё слово или действие мигом возвращается тебе же, это весьма непросто. Или невозможно, как иные решают для себя. У Горлановой есть рецепт на этот случай. Одновременно очень простой и очень сложный. Записывайте: быть нужным.
Константин Долгановский
Нина Викторовна нашла приложение своих сил в Пермском детском онкоцентре. Последние годы она исправно ездит туда каждую неделю. Формально (насколько уместно это слово в контексте деяний), чтобы заниматься с детьми рисованием. Неформально, чтобы еженедельно совершать небольшое чудо. Локальное. С подписью «сделано вручную». И как тут, скажите, разобрать, что совершила медицина, необыкновенно продвинувшаяся за последние годы по части лечения детской онкологии, а что свершило неуклонное намерение ребёнка жить дальше, намерение, искусно созданное психологами центра и вот такими приглашёнными товарищами, как Горланова. Да и надо ли то разбирать на винтики? Чудо — вещь хрупкая, могущая и не собраться обратно в данной Господом последовательности. «Я считаю так: даже если бы рисование никак не помогало, всё равно это надо было бы делать! Допустим, ребёнок обречён... но перед уходом его жизнь была бы разнообразна и полна. Но искусство — точно! — помогает человеку сосредоточиться на выздоровлении», — убеждённо говорит Букур. «Конечно! — горячо поддерживает Нина Викторовна. — Если мы вот так сбиваемся в общий человеческий комок после рисования... если мы вместе плачем и смеёмся от счастья!..» «Хотя я боюсь с ними разговаривать, — осторожно говорит Горланова. — Трёхлетний Олег меня спрашивает: «Почему взрослые делают друг другу больно?» Я не знала, что ему сказать! Но виду не подала. Говорю: «Но ведь мы с тобой не будем никогда делать другим больно. Правда, Олег?» Ему три года, понимаете?! Я ночами не спала, думала, как будет жить этот мальчик. Но клоуны потом переключили его внимание, ему понравились фокусы. И я успокоилась — будет жить. Что мне дают занятия с этими детьми... Это же счастье — быть нужным».
Иногда муж да жена задумываются, отчего их произведения не ставят в театре, не экранизируют, отчего нет вороха престижных наград, хотя к этому, объективно говоря, есть все предпосылки. Но как тут что-то додумаешь за внешний мир? Если ты заточен под другое — создавать свои миры. Чуть более радостные, немного более открытые, чем явленный многим, тёплые и яростно живые. Такой подарок всем от двух соавторов, иньского и янского. «Мы же договорились, что свою премию уже получили», — миролюбиво говорит Вячеслав Иванович. «Да. То, что мы вместе», — по-женски, внутрь семьи, развивает мысль Горланова. «И то, что нас в принципе напечатали», — по-мужски, вовне, в мир, итожит Букур.
Подпишитесь на наш Telegram-канал и будьте в курсе главных новостей.