«Для российской власти эпидемия — это вызов»
Культуролог Олег Лейбович — том, как изменится жизнь человечества после пандемии, и изменится ли вообще
Человечество переживает неожиданный экзистенциальный челлендж. Нельзя сказать, что раньше подобного не случалось: мировые войны, стихийные бедствия, те же эпидемии. В конце XVIII века «год без лета» (предположительно, последствия извержения мегавулкана в Индонезии) привёл к тотальному неурожаю, голоду и как следствие — к череде буржуазных революций. В XIV веке «Чёрная смерть» выкосила треть населения Европы. Наконец, не далее как в 1918 году — мировая война, революции, а тут ещё и пандемия испанки…
Ничего, пережили. Переживём и коронавирусную инфекцию; но какой ценой переживём? Сделает ли человечество какие-то выводы из нынешней ситуации? Станем ли мы добрее, или, напротив, ожесточимся? Превратимся ли в «острова», чтобы каждый охранял свою приватность и неприкосновенность, или, наоборот, объединимся наконец-то в международном масштабе против глобальных угроз?Не перестанем ли пожимать друг другу руки? А может быть, коронавирус пройдёт бесследно и мы будем жить, как жили до этого?
Чтобы ответить на все эти вопросы, «Новый компаньон» запускает специальный проект — цикл эссе на тему «Мир никогда не будет прежним».
Олег Лейбович, заведующий кафедрой философии и культурологи ПГИК:
Влияние нынешней пандемии на человечество будет коротким, но парадоксальным.
Опыт ХХ века показывает, что после больших потрясений человечество пытается, во-первых, вытеснить их из памяти, во-вторых, эстетизировать, сделать приемлемыми, «одомашнить», а в-третьих, нейтрализовать более интенсивным возвращением к этому опыту.
Так, после эпидемии «испанки» и Первой мировой войны, которые шли параллельно, европейское общество сначала читало романы Ремарка, сопереживало героям, и это было эстетическое сопереживание, а не какое-то другое; те, у кого были какие-то ресурсы, веселились, танцевали, радовались, обнимались… Счастливые двадцатые годы! Правда, всё закончилось кризисом и войной, но это — уже позже. Есть в нашей культуре механизм забывания и вытеснения, и чем сильнее стресс, тем сильнее реакция на него.
Конечно, у политиков появятся новая тема и новый сюжет для спекуляций, для взаимных обвинений, мобилизации сторонников и возможных сторонников. Это непременно, но ненадолго, потому что в условиях вытеснения люди будут стараться этого не слышать, не вспоминать. Сейчас в обществе присутствует страх (не будем говорить слово «паника»), и это — не самое приятное чувство, от него хотят избавиться. Героизации нынешних событий явно не получится; нет, конечно, появятся «герои в белых халатах», но это вначале.
Против невнятных угроз очень трудно объединяться: угроза должна быть внятной, видимой, ощущаемой, цветной, чувственной и желательно с человеческим лицом, именем и отчеством. Я думаю, что обязательно найдутся политики, которые укажут источник опасности, но я надеюсь, что это будут маргинальные политики и маргинальные тренды в политике.
Вряд ли пандемия заставит человечество иначе относиться к окружающей среде, вряд ли она усилит экологические движения. У Тимура Шаова в 2004 году была песенка про азиатский грипп, не помните? (Речь идёт о песне «Чему нас жизнь учит» — ред.) Там всё то же, что у нас сегодня. Приходит доктор, говорит «пейте парацетамол», больной раскаивается, что вредил природе: «Вымер редкий вид козла в Восточной Африке, и теперь я отвечаю за козла», — а как выздоровел — снова бросил окурок мимо урны. Написано 16 лет назад — а про сегодняшний день.
Искусство забывания — одно из достоинств современной культуры. Не всё пережитое висит над нами огромной тяжестью сверху, не всё на нас давит… Мы не всё помним. К счастью.
* * *
Почему в наши дни так много новых вирусов? Очень просто: современная медицинская наука умеет их распознавать. В 1917 году, когда начался ужасный испанский грипп, его же в России поначалу тифом называли. Высокая температура, лихорадка — значит, тиф. Потом только врачи сказали: нет, это вроде и не тиф вовсе, и придумали название «испанка». Кстати, знаете, почему испанка? Не потому что из Испании грипп пришёл, а потому что он пришёл, когда Антанта с Тройственным союзом силой мерились, и во всех воюющих странах была введена достаточно жёсткая цензура, факты и цифры об эпидемии замалчивались. А Испания не воевала, цензура была помягче, поэтому они писали об этом гриппе, а раз они пишут — значит, и грипп испанский.
* * *
В нашем обществе, как мы с вами хорошо знаем, сосуществуют несколько культур. Внешне они похожи друг на друга, потому что все люди говорят примерно на одном и том же языке, примерно понимают друг друга, но на самом деле картинки мира у людей разные. Формируются они из разных источников — и масс-медиа, и коммуникации в ближайшем круге. Во время обострений — а сейчас, как-никак, обострение — эти культурные разломы становятся очевидными и мы видим людей, которые говорят: «Мы — не люди, мы страусы. Есть травка, под ней песочек, мы голову в песочек засунули и оттуда выдаём аргументы: никакой эпидемии нет, от гриппа умирает больше людей, чем от коронавируса, и я даже знаю тех, кто умер от насморка, а у нас от всего иммунитет, это всё не про нас». Берлинские евреи в 1939 году! «Это не про нас, нас это не коснётся. Нас коснуться не может»… Коснулось.
Есть противоположный — алармистский подход. «Я смотрю на этот мир и вижу, что он страшен и опасен. Он всегда был страшен и опасен. Вот эти ездят на машинах и стараются меня задавить, маньяки притаились в лифтах и хотят порвать меня на части, в огурцы засунули столько химии, что, съев огурец, я, естественно, скончаюсь, Хотя я его всё равно съем».
Для таких людей ещё удачный аргумент подбежал!
В изоляции общение сконцентрировано на маленьких личных территориях и тем для разговоров становится всё меньше и меньше. Сериалы обсуждать?.. Предмет всеобщей заинтересованности — эпидемия, а раз она — главная тремя для разговоров, то должна быть масса разных интерпретаций. Поэтому появляются идеи фантазмов: либо мрачные совсем, вроде того, что заражённые ходят миллионами на улицах и, если я выйду на улицу, понятное дело, что со мной будет; либо, напротив, сугубо оптимистические: всё это на бумаге сделано, нам ничто не угрожает. Идея, что люди, запертые дома, занимаются самообразованием, самосовершенствованием, самоуглублением, не работает.
* * *
Сейчас вся повседневность поломалась: производственные, бытовые практики… То, что было беспроблемным и естественным, стало проблемным и неестественным, Политическая повестка дня уходит на седьмой или на восьмой план, а зараза — она рядом! Прежние споры — о редактировании Конституции, об обнулении президентского срока — кажутся уже неважными и от меня лично очень удалёнными. Изменение каких-то строчек в документе, который и до этого-то никто не читал?.. Гораздо актуальнее: что подорожало в магазине, можно ли дойти до третьего от дома магазина, или только до первого, оштрафуют — не оштрафуют, с работы уволят или переведут в неоплачиваемый отпуск... Когда идёт разлом повседневности и на каждом шагу появляются такие сюжеты, это на самом деле очень мучительно и больно и затмевает всё остальное.
Для российской власти эпидемия — это вызов, на который нужно искать адекватный ответ, при этом непонятно, есть ли адекватные ответы вообще. Приходится идти методом проб и ошибок, причём стоимость ошибки достаточно высока. Этот вызов вскрывает все управленческие проблемы вчерашнего дня: провальная оптимизация медицины — в первую очередь. Кто-то придумал эту схему, а теперь выясняется, что надо развёртывать временные госпитали и мобилизовать медиков. И где их теперь взять? А нигде!
Публика ждёт от власти каких-то оптимальных и радикальных решений: «Спаси и сохрани», по-русски говоря. Не хотел бы я быть сегодня губернатором! Это ужасно — просто по-человечески. У нас поломалась повседневность, а у них — управленческая рутина, отлаженный порядок принятия решений, конвенций, согласий — всё, на чём любое управление держится.
Всё поломалось, потому что надо что-то немедленно делать. Никто же не ожидал такого.
Подпишитесь на наш Telegram-канал и будьте в курсе главных новостей.